кафедре рассматривался дважды: первый раз 10 октября (1950 года. —
На заседании ученого совета МГПИ, состоявшемся 21 марта 1951 года, наряду с утверждением выводов комиссии было подчеркнуто, что бахтинская кафедра «не только изучила труды т. Сталина по языкознанию, но и реализует их гениальные высказывания в преподавании и в научной работе по вопросам литературоведения». Больше того, поверив очередной карнавальной мистификации главного советского раблеведа, пединститутовский синклит уважительно засвидетельствовал: «Тов. Бахтин имеет монографию на тему: “Язык и стиль литературного произведения в свете учения т. Сталина по языкознанию”».
Тень от лингвофилософских штудий Иосифа Виссарионовича, на несколько лет простерших свои крыла над отечественными гуманитарными науками, через год после окончания работы комиссии все-таки настигла Бахтина. Как именно это произошло, дает понять протокол заседания ученого совета МГПИ от 6 февраля 1952 года. В пункте 3 этого протокола («О повышении идейно-теоретического уровня преподавателей, о выполнении плана научно- исследовательской работы») говорится: «В первом полугодии было проведено два крупных мероприятия в целях перестройки работы лингвистических дисциплин в свете трудов т. Сталина по языкознанию. Одно из мероприятий — теоретическая конференция, приуроченная ко дню рождения т. Сталина. На этой конференции были выявлены крупные принципиальные теоретические ошибки вследствие чувства расхолаженности докладчиков при подготовке их к докладам и отхода от конспектов докладов (у т.т. Маргулиса А. Д. и Бахтина М. М.). <…> Тов. Бахтин в своем выступлении на конференции допустил много идеалистических фраз. <…> В выступлении т. Бахтина дано толкование искусства как плода тоски по лучшему будущему. Кроме того, (им) преувеличена роль традиции в искусстве, выходит, что современная традиция тянется от средневековья, тогда как все дело в империализме, в его законах развития, в капиталистическом способе производства. Такое впечатление, говорит т. Бродов (один из тех, кого вывел из душевного равновесия скрытый идеализм Бахтина. —
В постановлении, принятом на этом заседании ученого совета, и Бахтину, и Маргулису было сделано идеологическое внушение, не имевшее, впрочем, никаких организационных последствий.
В открытую словесную перепалку с Бахтиным в МГПИ стремились не вступать, поскольку слишком велик был риск понести серьезные репутационные потери. Чтобы стало ясно, как они случались, в очередной раз предоставим слово Естифеевой: «М. М. Бахтин обычно спокойно выслушивал своих оппонентов, и лишь тогда, когда невозможно было не отвечать (слишком серьезны были обвинения), он тактично отводил их. Лишь однажды, насколько я помню, он сказал с необычной для него резкостью: “Мне кажется, что здесь я никому не гожусь в ученики”. Правда, бывали случаи, когда назойливость несправедливых придирок начинала его раздражать, и он ставил своего оппонента на место. Помню, на одном из объединенных заседаний кафедр обсуждался доклад, посвященный “Евгению Онегину”. После выступления Михаила Михайловича раздались резкие и бестактные замечания его обычного оппонента, преподавателя русской литературы. М. М. Бахтин повернулся к говорившему и спокойно спросил его: “Что Вы имеете в виду, какие строфы?” Наступила длительная пауза. Стояла тишина. Все присутствующие ждали ответа. Оппонент мучительно напрягал память, искал нужные слова и не находил их. Пауза затянулась. И тогда Михаил Михайлович пришел “на помощь”. “Может быть, Вы это имели в виду:
Или это… Или это…” И он начал читать на память одну за другой строфы из “Евгения Онегина”. “Да, да…” — забормотал оппонент. Это был урок, и не только для него одного».
Летом 1952 года Бахтин получил, наконец, диплом, подтверждающий наличие у него ученой степени. И пусть это был диплом не доктора, а кандидата филологических наук, на упрочнении и улучшении его положения в стенах МГПИ данное обстоятельство все равно не могло не сказаться.
В 1957 году МГПИ был переформатирован в Мордовский государственный университет. В составе нового учебного заведения появился историко- филологический факультет, включавший в себя пять кафедр. Одну из них, кафедру русской и зарубежной литературы, возглавил Михаил Бахтин. Детально освещать его деятельность на этом посту мы не будем, поскольку вещи, которыми он там занимался (распределение нагрузки перед началом каждого учебного года, проведение заседаний кафедры, составление отчетов о научной работе, сидение на заседаниях ученого совета, реагирование на
