такового еще не было — к его разработке только приступали.
Одновременно, в 1997 году, развернулась активная деятельность созданного по инициативе депутата Госдумы Льва Рохлина Движения «В поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки». В феврале того года я стал депутатом Государственной думы от Тулы. Многие председатели думских комитетов звали меня к себе, но это как обычно бывает: поймают случайно в буфете или в лифте и начинают шарманку крутить: «А вот неплохо бы, Александр Васильевич, нам вместе поработать как-нибудь над чем-нибудь, законы попринимать…» Один Рохлин как-то уже поздно вечером пришел целенаправленно ко мне в кабинет, закрыл плотно дверь, взял стул, подставил к моему столу, сел, зачем-то сдвинул все бумаги в сторону и с прямотой комбрига заявил: «Васильич, ты должен у меня в комитете по обороне работать. Пойдем. Не пожалеешь».
Вообще-то, моим профильным комитетом, если сопоставлять с предыдущей деятельностью, был Комитет по безопасности и противодействию коррупции. Но в том созыве в нем председательствовал такой персонаж, что вместе с ним с коррупцией воевать — то же самое, что в компании с алкашом с пьянством бороться, поэтому я этот вариант даже не рассматривал. И во всех четырех созывах работал в комитете по обороне, о чем ни разу не пожалел. В том числе и потому, что руководил им в начале моей депутатской карьеры Лев Яковлевич Рохлин.
Не очень много было в моей судьбе таких людей, с которыми я говорил на одном языке. Рохлин — это как раз такой случай. Мы с ним близко сошлись. Он бывал у меня дома, я — у него. Приезжал к нему и на дачу — ту самую, где Лев Яковлевич потом смерть принял. По рюмке-другой выпивали, о жизни беседовали, об армии, о власти, которая не правит, а царствует с учетом необходимости наполнения своего бездонного кармана.
Отношение Рохлина к установленному «семьей» режиму хорошо известно. Если был бы жив, спустя двадцать лет точно прослыл бы отъявленным оппозиционером, а тогда этого слова в ходу не было. Рохлин считал, что «пора решать что-то с этой бандой». По сути, Движение «В поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки» стало штабом нового заговора по свержению существующего строя. Хотя, если быть точным — не строя, а тех, кто его в России на тот момент олицетворял. Любое государственное устройство, кроме совсем уж людоедских режимов, на мой взгляд, может нести благо обществу, достаток гражданам, если во главе его стоят совестливые люди. И любой государственный строй, даже формально прогрессивный, заведет страну в безвыходный тупик, если у руля — воры.
Конечно, в развитых странах есть система сдержек и противовесов, там самодур-одиночка на вершине пирамиды ничего бесповоротно испоганить не сможет — найдется управа. Россия же всегда только подтверждала правило «каков поп, таков и приход», потому что у нас — то трон, то Политбюро, то снова трон. Шариков мечтал все отнять и поделить, а на вершине пирамиды власти у нас чаще оказываются те, кто только отнимает, но делиться ни с кем не собирается.
Выход напрашивался один: сами они никуда не уйдут, поэтому надо указать, где дверь, пока не поздно, пока еще совсем все не разграблено. Все это в наших разговорах с Рохлиным звучало. Довольно быстро нашлись единомышленники, подтянулись неравнодушные. И снова это были, в основном, люди отслужившие, связанные с армией, спецслужбами и правоохранительными органами. В КПСС побывали все, поэтому, ясное дело, сразу в заговорщицком собрании возникла тема «персонального дела» тов. Ельцина. Ведь роль личности в истории России всегда была главенствующей, даже если личность эта только и делала, что кирпича просила.
Решение самых острых проблем страны, которая катилась в пропасть из-за коррупции, «декабристы» конца 90-х видели, в первую очередь, в нейтрализации Ельцина — его отстранении от властных полномочий. И эта нейтрализация предусматривалась уже физической, ибо к тому времени стало понятно: по-другому обитатели Кремля из него не собирались выходить, только вперед ногами.
Кстати, мне все мои послеельцинские годы пришлось выслушивать от множества людей один и тот же вопрос в разных вариациях: «Ты почему его не убил?» Отвечал обычно в том плане, что вы же его сами выбрали. Тут же сопротивление: «Я не выбирал!» А кто же ему 75 процентов накидал тогда? Ну а я охранял этот ваш выбор, как мог, и ни один волос с него не упал по моей вине — только по его собственной, мягко говоря, неосторожности. Да и кто о семье моей позаботился бы в таком случае?
Убить-то — делом нехитрым было. Ближе меня у Ельцина в тот период никого не было. Кстати, я — единственный в мире начальник охраны главы государства, которому этот глава сотни раз спину в бане тер как лучшему и близкому другу. По неписаным правилам, конечно, в бане генералов не бывает — там все равны и одинаковы. Но все же первое лицо в государстве, наверное, равнее — какая-то дистанция всегда существует. Но Ельцин ее однажды сократил до мочалки.
Научил меня банным премудростям в свое время президент Финляндии Мауно Койвисто, когда я помогал организовывать его охрану. Он ко мне очень хорошо относился. А как попали с ним в баню, взялся за мое обучение, хотя я и не новичок был. Но финны — это же академики в банном деле, и он поделился множеством премудростей, о которых я не предполагал даже. Какие должны быть шапки и рукавицы, как «по-фински» запаривать веники и охаживать ими сопарильщика — все эти тонкости он мне раскрыл. Ельцин потом оценил: тоже был парильщик со стажем, но и он удивился некоторым вещам.
Однажды после игры в теннис отправились мы с ним вдвоем в сауну. Попарились, прошли в душевую мыться.
— Александр, потрите мне спину… Спасибо. А теперь я вам. Нет-нет, никаких отказов не принимаю! Давайте вашу спину…
И это стало обязательным ритуалом, даже когда мы с ним в ссоре были. Парились минимум дважды в неделю, даже если тренировок не было никаких — приятнее же рюмку после парной выпить, чем без нее. «Дядька при президенте», — сказал кто-то однажды про меня. Неверно. Дядька — это, прежде
