Те времена прошли, но наследство осталось. Так что отцу, как и его тезке Жоффре, тоже предстоял скандал в благородном семействе. У его родителя, Кристофа, была абсолютно прямая спина и такие же несгибаемые взгляды на то, что прилично, а что – моветон. Кристоф был чуть ли не единственным Бенуа, женившимся на дворянке.
Но скандал Жоффре не страшил. Раз уж это судьба! Насчет судьбы он не сомневался. Его ведь могло занести в какое угодно кафе, (на Елисейских Полях полно кафе с уютными террасками, а Жоффре нравилось пить кофе на террасках), но он выбрал именно это, с фокусами!
«От судьбы не убежишь!» – часто повторяла бабка Барбара, глаза которой светились в темноте, пронзая мрак веков.
А никто и не думал убегать. «Вуаля!» – воскликнул отец и пригласил Жюстин прокатиться на кораблике.
Жюль считает, что отцу тогда помог бог счастливого случая и благоприятного момента Кайрос. Древние греки наделили его не только легкими крыльями, но еще и крылатыми сандалиями. Кайрос мог прилететь ниоткуда и в мгновение ока все изменить. Жюль прочел о Кайросе в старинной книге, их много было в замке. Прочел и поверил в то, что Кайрос и вправду существует. Жюль верил в него до того самого черного дня, 12 июля. Тринадцатое должно было начаться всего лишь через два часа, но именно этих часов маме и не хватило…
Самое ужасное, что мама всё про себя понимала, она даже говорила врачам, что операция не поможет, она ведь очень хорошо разбиралась в медицине, а врачи ее не послушали, потому что очень хотели спасти. Маму все знали и очень любили. Да и папа настаивал. Он даже заплакал. Заслонился ото всех рукой, и плечи его дрогнули. Это было очень странно и страшно. Папа такой огромный, мама ему до плеча не доставала, а тут… Папа заплакал, а она нет. Как будто не он был из гордого рода, а она. Мама подошла к папе, покачала головой, взяла его за руку и улыбнулась, как маленькому…
На всем свете никто больше не умел так улыбаться, как мама. У нее улыбались не только губы, ямочка на щеке, но даже веснушки. И глаза. Глаза у мамы были абсолютно голубые. Такого цвета небо над Монмартром в апреле.
Жюль раньше любил рисовать. Папа накупил ему десятки коробок с фломастерами и даже настоящий мольберт подарил. Жюль стоял за мольбертом как заправский художник, у него здо?рово выходили пейзажи и портреты, особенно мамины. Все хвалили Жюля, говорили, что портреты очень похожи. Похожи-то похожи, а глаза всё равно не те. Жюль был недоволен собой: ему никак не удавалось «схватить» этот цвет. В жизни мамины глаза были куда ярче, чем на самом лучшем портрете. Мама шутила, что у художника большие перспективы: ему есть над чем работать!
Но Жюль никогда не отличался терпением и усидчивостью. Недаром он носил фамилию Бенуа! Он хотел всё сразу и немедленно: и успехов, и перспективы, и прославить род! Свои неудачные рисунки он топтал ногами и пытался порвать в клочья. Он даже почти рычал. Как лев. Всем мужчинам рода Бенуа были свойственны порывы. Они не умели управлять своими эмоциями.
Тогда-то мама и изобрела этот прибор. С той поры, как она показывала фокусы в кафе на Шанз-Элизе, много воды утекло в Сене. За это время мама успела увлечься психологией, философией, русской литературой, неврологией и китайской рефлексотерапией. Она даже закончила медицинский факультет в Сорбонне. И что самое главное, все мамины знания и умения как будто росли на одном дереве, где каждая следующая веточка оказывалась продолжением предыдущей. Причем всё цвело и давало плоды.
Жюль был уверен, что его «нравный» дед Кристоф примирился со своей незнатной невесткой лишь оттого, что она прославилась.
Мама изобретала медицинские приборы. Они были такие же волшебные, как и ее фокусы. Приборы назывались гармонизаторы, потому что возвращали людям хорошее настроение и веру в себя. Самый первый свой прибор мама подарила Жюлю. Небольшая коробочка серебристого цвета, а коснешься ее ладошкой – и твои недостатки превращаются в достоинства. Мама говорила, что эту мысль она вычитала в русской литературе у писателя, который был граф. Жюлю врезалось в память, как при этих словах она насмешливо покосилась на сурового деда Кристофа.
На приборе был выгравирован их фамильный герб – крест в овале с веткой винограда. Жюль тогда решил, что это в шутку. А сейчас ему кажется, что нет. Герб есть достоинство рода – это аксиома. Впрочем, Жюль не всегда разбирался в том, что у мамы всерьез, а что не очень. Ведь ему было всего восемь лет, когда она умерла после операции в прославленной онкологической клинике Парижа, не дожив двух часов до 13 июля. Жюля сразу отправили в родовое поместье на Луару.
Замок возвышался над долиной как ни в чем не бывало. Как будто ничего не произошло. В нем стояла вековая торжественная тишина. И сосны с искривленными стволами на склонах гор Форе тоже были такие же, как всегда, – невозмутимые, ко всему привычные.
Жюль с каменным лицом поднялся на второй этаж и в лестничном пролете, напротив портрета Барбары, неожиданно увидел портрет мамы. Жюль и не подозревал о его существовании. Портрет был нарисован не красками, а разноцветными фломастерами его собственной рукой. Наверное, это был единственный уцелевший экземпляр: все остальные Жюль порвал. Только мама могла незаметно утащить у него из-под носа этот драгоценный кусочек картона, ведь она была настоящей фокусницей. И теперь смотрела на него со стены старинного замка и улыбалась, как будто хотела подбодрить.
Вот тут-то Жюль и заревел, зажав в ладошке свой заветный приборчик. Самое странное, что от слёз ему стало не стыдно, а легко. А дед говорил, что реветь – позор. Жюль даже пожалел своего деда, который за всю жизнь так и не научился плакать. «Слезы не дают душе каменеть», – пришло ему вдруг в голову. Наверное, приборчик подсказал. Мамин гармонизатор обладал такой способностью – эмоции переводить в мысли. И вообще, проявлять в человеке
