– А ну-ка! – мгновенно нашлась Агнесса Федоровна, подпихивая Варьке свой мобильный телефон.
Телефон у нее был последний писк. На нем высвечивалось лицо того, кому звонишь. На Тусиной кухне моментально возникло лицо Варькиной мамы, с поднятыми бровями, выражающими крайнюю степень озабоченности.
– Говори быстрей: я в печке! – взволнованно проговорила она.
Это означало, что в данный момент мама держит трубку щекой, потому как обе руки у нее заняты керамическими фигурками, которые она извлекает из термошкафа, где те закаляются при страшно высокой температуре, чтобы покрыться глазурью.
Это были шедевры для новогодней выставки. Все ребята, которые занимались у них в «Домике», тащили туда свое творчество. Ясно, чьих работ будет больше! Керамистов! Варька могла ответить на этот вопрос, что называется, не задумавшись. Маму всегда назначали ответственной за самое трудное. У Варьки на этот счет даже была теория. Про то, что судьба не умеет взвешивать. Кому-то чувство долга отмеривает гирями, а кому-то – пушинками. Поэтому одни люди становятся бурлаками, а другие мотыльками. Ее мама была стопроцентной бурлачкой: она всю жизнь тянула воз и считала это нормальным. Ей и в голову бы не пришло кому-то жаловаться.
Варька постаралась уложиться в одну минуту.
– Мамачтотакоеакуервайлантриентимпосибль? – выдохнула она в мобильник.
– Ужас! – воскликнула Варькина мама. – Что за чудовищный прононс?! О господи! Я чуть Ангела не выронила.
Ангел должен был стать самым главным шедевром грядущей выставки. Его вылепил Илья Стулов, мамин любимый ученик. Стулов был гений и хулиган. Но про первое все узнали гораздо позже, чем про второе. У учителей не хватало на Стулова терпения, его исключали изо всех кружков подряд, и тогда Варькина мама взяла его к себе в керамику. Не потому, что ей велели, а сама. Стулов очень удивился. А еще он удивился, что она на него не кричит. От удивления в душе его что-то щелкнуло – и он расцвел. Все равно как цветок гиппиаструма, который распускается с диким треском раз в десять лет!
У Дины Августовны с терпением был полный порядок, совсем как у древних греков. Недаром ей поддавалась их знаменитая кембрийская глина. Хотя… сказать по правде, Варькиной маме и в голову не приходило, что можно кричать на Стулова, десяти лет от роду, у которого из родителей была одна бабушка и который вместо «Августовна» говорил «Агнецевна». От слова «агнец» – «божий барашек».
«Если б Ангел разбился, мне бы было харакири!» – с ужасом подумала Варька. А вслух возопила:
– Ангелы не бьются: у них крылья! Переведи скорей: я говорю по чужому мобильнику! Деньги тикают!
– «А кер вайан рьян д’ампосс’ибль», – мелодично, как Патрисия Каас, произнесла мама, держа Ангела за крыло. – «Страстное сердце не знает преград!»
– Вот-вот! – воскликнула Агнесса Федоровна. – Что я вам говорила! Я про кураж сразу понимаю.
Внезапно и до Варькиной мамы дошел смысл того, что она перевела.
– Варвара! Где ты это взяла? – строгим голосом начала она допытываться. – Приведи весь контекст.
– Контекст такой вот: овал с крестом, виноградная гроздь – вроде эмблемки, еще слова: «Ла проприете де Бенуэ», – добросовестно перечисляла Варька. – А больше ничего, никакого другого контекста на коробочку не влезет: она малюсенькая, и я думаю, серебряная. Ее мальчик в лужу уронил. А я у Туси.
Мамин голос странно завибрировал:
– Никуда не уходи! Я сейчас приеду!
Это было что-то невероятное. Варькина мама никогда не оставляла свою кембрийскую глину посреди рабочего дня. Тем более накануне выставки, за которую была ответственная. Да еще с Ангелом на руках. Она так разволновалась, что сунула Ангела в карман и пулей вылетела из УДОДа. Прямо как настоящая птица.
Жоффре Бенуа, дипломат и романтик, по прозвищу Ле ру
Без видимых причин, под утро 13 декабря, ему приснился Ангел. У Ангела были длинные серебряные волосы, заколотые молодежной заколкой «краб». «Краб» то и дело норовил соскользнуть, и волосы выныривали из-за шеи легкими волнами то справа, то слева. Как вода в Сене, когда ее бороздит веселый кораблик «Бато Паризьен», на котором Жоффре не ездил ровно пять лет. Ничего подобного ему никогда раньше не снилось. Может, все дело в том, что Петербург очень напоминал ему Париж, а сегодня был особенный день? Жюстин однажды сказала ему: «Когда нашему сыну исполнится тринадцать лет, это будет событием для рода Бенуа, правда? Может, даже фамильная сабля шандарахнется со стены!» У нее была такая манера: говорить серьезные вещи шутливым тоном, да еще эти словечки… В их семье такое было не принято. Отец, когда увидел ее в первый раз, немедленно сделал брови домиком. Жоффре страшно испугался, что Жюстин обидится и исчезнет. Он схватил ее за руку, встал напротив отца, напустил в голос металла и процитировал девиз
