Потому что это был Мирон. Лучше бы остался кто-нибудь другой!
Я стояла и ждала, когда он уйдет. А он не уходил. Валялся в снегу, бросал снежки в стенку гаража, пинал льдинки. Резвился, в общем. А я все стояла и стояла. И злилась на себя. Если бы сразу вернулась к школе, уже дома была бы. Пила бы горячий чай. А вместо этого торчу тут, на холодном ветру с колючим снегом. Я уже начала приплясывать от холода, и пальцы на ногах заледенели. Надо же, оказывается, можно замерзнуть и в ноль градусов, если стоять на месте, как столб.
Мирон перекатился через высокий сугроб, оставленный трактором, и выбрался на дорогу. И пропал из виду. Я выдохнула с облегчением и понеслась по тротуару вперед. Я торопилась пробежать этот отрезок пути, пока он меня не заметил, пока снежная стена закрывала меня от него. Особенно страшно было оказаться под ярким фонарем. Я там была как на ладони. Но ничего, вроде бы успела, он не увидел. Когда освещенный участок тротуара остался позади, я остановилась, чтобы перевести дух. И вдруг услышала крик. Странный такой крик, как будто кто-то очень громко и испуганно ахнул. Я замерла на месте. Крик больше не повторялся. Я напряженно прислушивалась, но слышала только собственное дыхание и шум машин где-то вдалеке. Мне было очень страшно лезть на этот сугроб, чтобы увидеть дорогу. Ведь там, за сугробом, мог притаиться Мирон. Притаиться, а потом напасть на меня. После петарды в кармане я могла ждать от него все что угодно. Но я лезла. И проваливалась по колено в сугроб. И старалась не извалять в снегу мою большую неудобную папку для эскизов.
Я забралась наверх и остолбенела. Там, на белой заснеженной дороге, был Мирон. Вернее, не весь Мирон, а только его верхняя половина. Все остальное уходило куда-то под землю. Я даже головой потрясла. Мне это мерещится, что ли? Может, я вообще сплю?
И тут я поняла, в чем дело. Это же яма! Та самая яма, которая была там всегда, и летом и зимой. Ее выкапывали, чинили трубы, потом закапывали. Потом трубы снова начинали течь, и яму опять раскапывали. Вот и сейчас она была раскопана. И Мирон был в ней.
Я не знаю, какая сила меня подхватила. Я перевалилась через сугроб и в одно мгновение оказалась на насыпи возле ямы. Сейчас, близко, мне стало понятно, что яма доверху заполнена водой. Мирон стоял внизу, по грудь в черной воде с ледяными осколками. Он хватался за стенки ямы, скользил руками по бурой глине, смешанной со снегом, и не мог дотянуться до верхнего края. И почему-то молчал. Даже не звал на помощь.
Я упала на живот и подползла к яме как можно ближе. Попыталась схватить Мирона, хотя бы за рукав, но не достала. А он словно не видел меня и продолжал колотить по воде руками.
— Мирон! — закричала я. — Держись! Дай мне руку.
Он меня не понимал. А может, и не слышал. Глаза у него были безумные. А лицо — застывшее, будто гипсовое, как у статуи в музее.
Я смогла дотянуться до него только папкой. Треснула его по голове и заорала:
— Дурак! Держись, тебе говорят!
Папка раскрылась, и все мои рисунки разлетелись по мокрому грязному снегу. Зато Мирон очнулся и рванулся мне навстречу. Я наконец схватила его красную замерзшую руку. Тянула изо всех сил, но у меня ничего не получалось. Я скользила и съезжала к краю ямы.
— Помогите! — завопила я в отчаянии. — Помогите, кто-нибудь!
Я орала и знала, что никто меня не услышит. Все дома слишком далеко. Но отпустить руку Мирона и бежать за помощью я не могла. Он так судорожно хватался за нее, как будто боялся потерять последнюю надежду.
И вдруг со стороны гаражей появились два человека. Два взрослых мужика с лопатой!
— Чего там у вас? — крикнули они. — Кто орет?
— Мы, мы орем! — завопила я в ответ. — Помогите! Тонем!
Они сорвались с места и подскочили к нам. Один протянул Мирону деревянный конец лопаты. А второй рывком поднял меня и поставил на ноги. Мирон наконец отпустил мою руку и ухватился за палку. Мужики подтянули его к краю ямы и вдвоем с трудом вытащили из воды. Я одна ни за что не справилась бы. Так бы мы с Мироном и замерзли здесь вместе.
— Где живешь? — спросили они у Мирона. Тот молча показал на крайнюю пятиэтажку. — Хорошо, близко. Родители дома?
Тот кивнул. И снова молча. Будто совсем разучился разговаривать.
— А ну, бегом домой! — скомандовал тот, что был с лопатой. — И в горячую ванну на полчаса. И ты, девчонка, тоже. Поняли меня? Пулей!
И мы побежали. Мирон, конечно, обогнал меня, даже в мокрой одежде. Обогнал и пропал за углом. Так ни слова мне и не сказал. А я очень быстро устала и пошла шагом. Но быстрым шагом. Я почему-то не чувствовала холода, хотя тоже была вся мокрая спереди.
Дома я сказала бабане, что упала в лужу. И потеряла папку и все свои рисунки за последний месяц. Бабаня поохала, растерла меня водкой и закутала в одеяло. И даже разрешила не доделывать уроки.
Я весь вечер сидела в постели, укутавшись одеялом, пила чай с медом и смотрела телевизор.
А совсем поздно, после одиннадцати, на телефон пришла эсэмэска. Как всегда, с засекреченного номера и без подписи. Но на этот раз там не было грубых стишков, не было противных картинок. Там было всего два слова. Два обыкновенных, коротких слова.
Я смотрела на них и плакала.
Там было написано: «Спасибо, Света».
