Потом мне на телефон стали приходить эсэмэски с неизвестного номера. Вернее, номера я так и не увидела, он был засекречен. В эсэмэсках были глупые стишки и обзывалки, а иногда — картинки толстых людей и животных. Я даже не сомневалась, что это дело рук Мирона. Наверное, он узнал мой номер, когда брал телефон.
А однажды утром, уже зимой, мама так торопила меня, что я забыла надеть школьную юбку. Надела толстые вязаные колготки, блузку, жилетку… А юбку не надела. Зимнее пальто у меня длинное, ниже колен, поэтому мама ничего не заметила. А я — и подавно. Я же совсем не умею торопиться.
Я вошла в раздевалку и сняла пальто. И сразу услышала удивленный возглас, а потом — взрыв смеха. Я обернулась и увидела Мирона и еще двоих мальчишек из класса. Они показывали на меня пальцем и гоготали. А Мирон еще и телефон вытащил и стал снимать меня. А я стояла как последняя идиотка и не могла понять, что происходит, что им всем от меня надо. А потом поняла. И чуть не умерла от стыда на месте. Быстро надела пальто и убежала домой. И в этот день в школу больше не пошла. А на следующий день меня в классе встретили дружным хохотом. Мирон сказал мне, что я теперь «звезда интернета», и прислал мне ссылку на телефон. Все с того же засекреченного номера. Но я не нажимала на эту ссылку, я сразу удалила ее. Я не хотела видеть это.
Не проходило и двух дней, чтобы Мирон не придумывал что-то еще. Такое же мерзкое и унизительное. Все его слова и поступки были словно камни. Я никуда не могла от них спрятаться. Они летели и попадали в меня. Они били по одному и тому же месту. Сначала там был синяк, потом он превратился в кровавую рану. С каждым камнем рана становилась все больше и больше. Она постоянно болела. И никак не заживала. Потому что в нее снова и снова летели камни. А потом вдруг из этой раны потекло что-то очень горячее и заполнило все внутри, по самую макушку. И я поняла, что ненавижу его. НЕНАВИЖУ МИРОНА СОЛОМАТИНА!
Я поняла это два дня назад. Когда Мирон бросил мне петарду в карман пальто. Бросил и убежал. Эти три секунды перед взрывом показались мне вечностью. Я так много успела передумать за эти мгновения. Я подумала, что надо сунуть руку в карман, вытащить петарду и откинуть от себя подальше. Но вдруг я не успею вытащить ее? Тогда мне оторвет руку. А если я ничего не буду делать, она взорвется прямо на мне. Какой будет взрыв? Вдруг очень сильный? Вдруг меня разорвет на клочки? Я успела подумать и о маме, и о папе, и о бабане. Что у них будет дочка-калека. Без рук или без ног. А может, и даже такой не будет. И они никогда не узнают, кто в этом виноват. И еще подумала, что, если останусь жива, я убью Мирона. Еще не знаю как, но обязательно убью.
Петарда взорвалась в кармане. Был оглушительный хлопок, такой, что заложило уши. А потом запахло порохом, и из кармана повалил серый дым. То есть не из кармана, а из того места, где он был. От кармана остались только рваные обгорелые ошметки. И сбоку на пальто появилось черное безобразное пятно.
Меня не задело, мне не было больно. Но меня так трясло от ужаса, даже зубы стучали! Я долго стояла и не могла сдвинуться с места.
Дома я спрятала пальто в кладовку, чтобы его никто не увидел. А бабане сказала, что в пальто жарко и пока я буду носить куртку. Погода и правда сейчас была теплая, иногда минус два, иногда даже плюс один. И я шлепала в школу по мокрой снежной каше. И это за неделю до Нового года!
Вечером я даже не могла делать уроки, все думала и думала. О том, что с меня хватит. О том, что я больше не выдержу. Что мне обязательно нужно что-то менять. Если никто не может меня защитить, я должна это сделать сама. Я хочу стать сильной и спортивной, я хочу научиться драться и так ему врезать, чтобы он навсегда обо мне забыл.
Тут-то мне и попалась эта реклама, про самооборону для девочек. И я, радостная, побежала скорей по указанному адресу… И вот как все обернулось. Что же теперь? Все будет по-старому? Я так и останусь слабой и затюканной Плюфкой? Буду все терпеть от этого дурака Мирона? Ну нет! Больше этого не будет! Я еще не знаю, что сделаю. Но обязательно придумаю.
Время отдыха закончилось, я встала с кровати. Мой «утомленный» мозг нисколько не отдохнул. Он еще больше устал от вихря мыслей, которые мне так и не удалось прогнать. Бабаня бы очень расстроилась, если бы узнала об этом.
Я два часа маялась над уроками, а потом пошла в художку. Там нас задержали дольше обычного, и возвращалась я уже поздно, в девятом часу.
Обычно я ходила домой через дворы, чтобы срезать путь. Но сегодня весь вечер шел снег, и все знакомые тропинки во дворах уже замело. А пробираться через сугробы мне не хотелось. Поэтому я пошла в обход, по гаражно-садовой улице. Тем более и по тротуару, и по проезжей части уже проехал трактор и собрал весь снег в большую гору возле гаражей. Гаражно-садовая улица — это не название. Просто с левой стороны там одни гаражи, а с правой тянется забор детского сада. Вот все и называют эту дорогу «гаражно-садовой улицей». Дальше, за детским садом, начинаются пятиэтажки, туда я и иду.
Вдруг я заметила впереди себя три знакомые фигуры. Я замедлила шаг на всякий случай и пригляделась. Так и есть: Мирон и еще два одноклассника. Они остановились под фонарем, и мне было хорошо их видно. Тех двоих я не боялась, они ничего бы мне не сделали. Но с Мироном встречаться никак не хотела.
Мальчишки дурачились, толкались и бросались снежками. Я стояла в тени, возле забора, и они меня пока не видели. И мне совсем не хотелось, чтобы увидели. Потому что ничем хорошим это не закончилось бы. Я подумала, что мне лучше вернуться обратно к художке и все-таки пойти дворами. Пусть по пояс в сугробе, зато целая и невредимая. Я уже повернулась было, чтобы идти назад. Но тут увидела, что они разделились. Двое побежали дальше по тротуару и скоро пропали из виду. Наверно, свернули к пятиэтажкам. А один медленно двинулся вперед. Я тоже не торопилась выйти из своего укрытия.
