жизнь резко изменится к лучшему, и все, что давило до сих пор и мучило, будет отброшено и больше никогда не вернется вновь.
И все-таки это было другое время и другой душевный подъем. Все предыдущие подъемы вызывались необходимостью исключительно военной, распространялись на короткий период времени, а этот подъем длился уже несколько лет и продолжает нарастать и нарастать, особенно в среде молодого поколения, будто этому поколению все предыдущие поколения передали свою жажду лучшей жизни и справедливого отношения между людьми.
За русским народом тянулись другие народы огромной страны, однако они лишь следовали этому подъему, заражаясь им преимущественно в русской же среде, но сам душевный подъем других народов не вырастал из них самих, а был привнесен в них и тут же затухал, едва человек оказывался в родной стихии своего народа, все еще не пережившего ни страшных лет гражданской войны, ни коллективизации и голода. Люди, бывающие в командировках в Средней Азии, в Закавказье, говорили, что там совсем другой настрой, что там больше ворчни и недовольства новыми порядками, что там не только к самой советской власти отношение другое — в лучшем случае скептическое, — но и к русскому народу тоже. Но это никого не смущало, лишь вызывая снисходительную улыбку: ничего, придет время — и у них будет то же самое, куда они денутся!
Дома Зинаида застала одну свекровь. Мужчины отсутствовали: Иван вел уроки в вечерней школе, свекра буквально неделю назад — и совершенно неожиданно — назначили директором школы, и он пропадал в ней допоздна. Неожиданно вышло потому, что еще недавно Спиридона Акимовича собирались уволить, и не столько по возрасту, сколько из-за его будто бы отсталых взглядов на образовательный процесс. Теперь, наоборот, увольняли тех, кто смотрел на этот процесс слишком… как бы это сказать? — слишком радикально и без учета накопленного опыта предшествующими поколениями российского учительства. Вот так вот — ни больше и ни меньше. Этими событиями жила вся семья Огуренковых, жили их родственники и знакомые, в основном тоже из учителей.
Зинаида старалась не выпасть из общего тона, хотя для нее назначение свекра ровным счетом ничего не значило. Другое дело, поставили бы старика начальником цеха или директором завода — это было бы понятно, а как учить детей и чему, Зинаиде казалось делом настолько неважным, что и говорить-то тут не о чем: как ни учи, а два плюс два всегда четыре, а не пять и не три.
Нет, разумеется, Зинаида понимала, что в стране происходят перемены и в связи с этим кого-то куда-то двигают, передвигают или задвигают, потому что идет классовая борьба, а также борьба с людьми зазнавшимися, почившими на лаврах прошлых революционных заслуг, ставшими тормозом и даже препятствием для социалистического строительства. Как не понимать, если три раза в неделю всех работниц цеха собирают на политинформации, где подробно рассказывают о важнейших изменениях в стране и в самом Ленинграде, о том, что такую линию против зазнавшихся и почивших на лаврах товарищей ведет сам товарищ Сталин.
Вот и у Зинаиды полгода назад тоже произошли изменения: ее перевели на сборку радиоламп, а на это дело отбирали самых умелых, добросовестных и грамотных. Марию, например, не взяли. Впрочем, многих со сборки осветительных лампочек — «лампочек Ильича» — не взяли: не все повышали свое образование, кому-то, к тому же, надо и обыкновенные лампочки собирать. И все-таки для Зинаиды переход на новое место работы имел не меньшее значение, чем, скажем, для свекра назначение директором школы.
Зинаида открыла дверь квартиры своим ключом, разделась в передней, покрасовалась перед зеркалом, причесалась. С кухни в прихожую доносились запахи жареного мяса и лука: свекровь готовила ужин. Зинаида вымыла руки, прошла на кухню и попыталась включиться в готовку, но Ксения Капитоновна вежливо и решительно отказалась от ее помощи:
— Зиночка, ради бога! Какая помощь! Ты сегодня пропустила уроки, так иди и читай, а я все сделаю сама. Скоро придет Ваня… Спиридон Акимович, может быть, придет сегодня пораньше… Кстати, я посмотрела твое изложение отрывка из Пришвина — прорва ошибок в части согласования падежных окончаний. Так ты уж, пожалуйста, подучи правила. Я там тебе записала параграфы.
В голосе Ксении Капитоновны такая непреклонность, что Зинаида не в силах ей возражать. К тому же она заметила, что ее образование стало целью и смыслом жизни всей ее новой семьи, все разговоры так или иначе начинались с этого и этим заканчивались, то есть ее успехами в учебе и ее неудачами, а Иван так переживает ее «уды» и «неуды», как будто сам учится вместе со своей женой, и это его, а не Зинаидины, знания и успехи оценивают другие учителя.
Зинаида прошла в свою с Иваном комнату, опустилась в глубокое кресло. На столике перед нею разложены учебники, каждый открыт на нужной странице, из книг торчат закладки — тоже в нужном на сегодня месте. Это в основном работа Ивана, но и свекровь вносит в процесс обучения невестки свою лепту, окончательно же в ее руки Зинаида попадет начиная с седьмого класса: Ксения Капитоновна преподает в школе физику и математику. Но не хуже физики и математики знает химию, литературу и русский, историю и географию, и часто заменяет по этим предметам заболевших учителей. Не говоря о том, что в совершенстве владеет немецким и французским. Впрочем, этими языками владеют все Огуренковы, а Иван знает еще и английский. А еще латынь, греческий и старославянский, а еще музыкальное образование у всех Огуренковых, тысячи книг прочитанных, десятки и сотни ждущих своей очереди.
Зинаиду вся эта масса знаний, вмещенных в головы всего лишь троих Огуренковых, подавляет. Ей кажется, что сама она никогда не освоит и десятой… нет, сотой доли освоенного ими, а когда Иван, свекор и свекровь начинают о чем-то спорить, она сидит дура дурой, ничегошеньки не понимая из этих споров, даже слов иных не понимая, будто говорят они не по-русски, а на каком-то иностранном языке. Тогда ей хочется уйти куда-нибудь — туда, где люди говорят о простых и понятных вещах, где не надо цепенеть от ужаса перед беспредельностью человеческих знаний.
