этих настроений…
— Ваш взгляд можете оставить при себе, — буркнул Генрих Григорьевич. — Выводы — не вашего ума дело. Вашу докладную записку я читал. Меня удивляет лишь одно: почему вы так долго тянули с этой запиской?
— Я, товарищ нарком, проверял поступавшие ко мне сигналы тамошних кадровиков…
— Долго проверяли, товарищ Вейншток, — слегка пристукнул Генрих Григорьевич кулаком по столу и мучительно покривился. — Ладно. С вами все ясно. Можете быть свободны.
Вейншток поднялся, сунул папку под мышку и, на ходу снимая очки и пожимая узкими плечами, семенящей походкой направился к двери.
Все молча ждали, когда он выйдет.
— Что новенького у вас, товарищ Паукер? — скосил глаза в сторону начальника Оперода Генрих Григорьевич.
— А что, Генрих, в нашей конторе может иметь новенького? — шутовским движением вскинул вверх жирные плечи Карлуша Паукер. — Впрочем, мы иметь новый анекдот… — Усмехнулся, помолчал, стал рассказывать, лениво растягивая слова: — Приходить русский Иван в НКВД иметь желание на работа. Спрашивает: «Вам Иван работать нужны?» Из окошка имеет высовываться Абрамович и спросить: «Иван, ты свое родственник помнить?» — «Найн, не помнить», — отвечает хитрый Иван. «Тогда ты уже не есть Иван? Нам с прошлый год очень нужны Иван, которы помнить свое родственник». Как вам нравиться дизэ анекдот?
— Хороший анекдот. Но я предпочел бы услышать нечто более существенное. — Генрих Григорьевич поморщился, но тона не сменил: он знал, что, несмотря на шутовство, Паукер в делах — верх серьезности и расчетливости, а Генриху Григорьевичу очень нужно, чтобы Паукер рассказал об этом разговоре Сталину, а потом бы передал Генриху Григорьевичу, как Хозяин воспринял рассказ о странном поведении партийных и чекистских органов в Северо-Кавказском крае. Не исключено, что Паукер и сейчас уже знает это мнение, потому что Сталину идет информация не только по линии НКВД, но и по партийной и советской линиям.
А вдруг антисемитские настроения поощряются самим Сталиным? — пришло неожиданно в замороченную голову Генриха Григорьевича. — Тогда как же поступать ему, наркому НКВД? Конечно, этого не может быть: Сталин знает, что без интернациональной поддержки он долго на своем посту не продержится. Он не может не знать, что выступления Сырцова, а затем Рютина в известном смысле базировались и на антисемитизме. Ведь в воззвании Рютина прямо сказано, что власть захватили карьеристы, далекие от марксизма-ленинизма, то есть вчерашние бундовцы и эсеры, меньшевики и даже кадеты, и все — от имени рабочего класса. И эти «вчерашние», за исключением бывшего кадета Кирова, в большинстве своем евреи. Но Рютин и самого товарища Сталина причислил к захватчикам, так что дело не только в евреях и даже в Рютине, а в чем-то еще, что пока себя не проявило в полную силу, не сбросило покрова таинственности.
Да, времена меняются — и зачастую в худшую сторону. Что-то происходит в стране, чего Генрих Григорьевич понять никак не может. Он не может понять и Сталина, не понимает, что ему, наркому внутренних дел, делать в нынешней обстановке, куда направлять энергию огромного аппарата.
«Кремлевское дело» кончилось, всех, кого надо, посадили. Кроме Енукидзе. Но не останавливаться же на достигнутом. Всякая остановка или даже заминка в разоблачении врагов народа и соввласти подозрительна и, по самой логике непрерывности движения, неизбежно оборачивается против тех, кто допустил остановку или замедлил движение. Генрих Григорьевич понимает: нужны новые «дела», доказывающие, что органы не спят, что они бдят день и ночь, что люди, их возглавляющие, необходимы советской власти и даже незаменимы, что большинство руководителей на местах идут в ногу со временем, с тем же рабочим классом, по его примеру принимают и выполняют соцобязательства по раскрытию и пресечению. Большинство, но далеко не все. Поэтому- то последние пленумы ЦК делали упор на ошибки в расстановке партийных кадров на местах, и Генрих Григорьевич решил практически доказать, что он понимает озабоченность Сталина по этому вопросу. А то ведь, чего доброго, и самого тебя обвинят в преступной халатности в работе с кадрами. «Кадры решают все!» — когда-то провозгласил Хозяин. «Кадры, овладевшие техникой!» — добавил Он совсем недавно. Из этого и надо исходить.
Паукер смотрел на шефа невинными глазами и едва заметно ухмылялся чему-то толстыми губами. При всей своей болтливости он отлично понимал, когда надо что-то сболтнуть, а когда не надо. Тем более что Хозяин ничего не говорил о своем отношении к секретарю Северо-Кавказского крайкома Шеболдаеву, с которым у Ягоды весьма натянутые отношения именно по линии расстановки чекистских кадров в подконтрольном Шеболдаеву крае. Генрих Григорьевич, разумеется, предпочитал иметь там своих людей, Шеболдаев настаивал на своих, обе точки зрения сходились у Ежова, а решал Сталин — и далеко не всегда в пользу наркома НКВД. Теперь, судя по всему, Ягода решил доказать, что Шеболдаев не прав, а он, Ягода, прав. Тут все ясно, как божий день. Но поддержит ли Сталин эту инициативу наркома?
— Нечто более существенное? — переспросил Паукер. — Существенное есть факт, что информацион из мест поставлен, как говорить русская мудрость, из рук плохо по всем рукам. Мы должен иметь центрум нах информацион, как то иметь западный полицай-комиссариат. Мы не иметь анализ фактов, который приходить с мест, мы не знать, что есть срочно, что не есть срочно. Вейншток не виноват, что он сегодня иметь сигнализировать, что есть факт много время назад. Мы иметь опаздывать принятием мер. Мы будем иметь всегда опаздывать. Дас ист и есть существенное, — заключил Паукер.
— Информационный центр — дело будущего, — и мученическая гримаса искривила лицо наркома. — Нас интересует, что делать сегодня.
— Сегодня делать — посылать в край комиссия наркомат, — пожал плечами Паукер с таким видом, словно говорить об этом было ниже его достоинства. — Все помнить, какой иметь шум писатель Шолохов nach всех руководитель край три год раньше. Товарищ Сталин помнить этот шум.
