записку, в которой указал, что признательные показания подозреваемого не могут расцениваться судом в качестве безусловного доказательства вины. На этом стоит вся правовая база судопроизводства. Тем более что признания зачастую добываются следствием противозаконными методами…
— Я читал вашу записку, товарищ Вышинский. Ее положения хороши в государстве с устоявшимися нормами общественного сознания. Нам до этого еще далеко. История не отпустила нам времени на то, чтобы разбираться, кто не способен работать хорошо, а кто способен вредить сознательно, — продолжал Сталин тихим, но твердым голосом. — Сознательно или бессознательно, а вред от их так называемой работы слишком велик, чтобы мы и дальше могли терпеть такое ненормальное положение. По существу, мы уже начали Большую чистку. Нам надо провести лишь несколько громких процессов над теми, кто занимает большие должности, кто у всех на слуху. Пора судить по революционным законам не только капитанов буксиров, но и тех, кто им покровительствует. Судить как вредителей, террористов, предателей, врагов революции и народа. Судить как шпионов, пособников Троцкого, фашистских приспешников. Совершенно неважно, в каком качестве окажется бюрократ и бездельник на скамье подсудимых рядом с действительными террористами и шпионами. Он должен оказаться там как один из заговорщиков против советской власти. Вот что нам нужно. Вот что нужно нашему народу, который в значительной степени стал работать на бюрократию, жуликов всех мастей и оттенков, а не на социализм. Нам не хватит ни времени, ни судей, если мы каждого бюрократа, каждого контрреволюционера-троцкиста, каждого жулика будем судить по отдельности. Да и народ перестанет поддерживать нашу вялую борьбу с его врагами. Он просто устанет от мелькания одних и тех же лиц. — Сталин помолчал, произнес жестким голосом: — Я жду от вас ответа, товарищ Вышинский.
— Позвольте, товарищ Сталин, но вы не оставляете мне выбора…
— Да, не оставляю. Или вы берете на себя ответственность в качестве главного обвинителя этих кадров… не всех, разумеется, а ее верхушки, или… или мы обойдемся без вас.
Вышинский снял очки, протер их тонкой замшей, водрузил на нос, посмотрел на Сталина, разжал плотно сжатые узкие губы.
— Я согласен, товарищ Сталин.
— Другого ответа я от вас и не ожидал, — удовлетворенно кивнул головой Сталин.
Глава 18
Ближе к полудню над Парижем пронеслась гроза — быстрая, шумная, веселая. Таковой она показалась Льву Давидовичу Троцкому, который все те полчаса неистового ликования природы простоял у окна, глядя на потоки воды, свергающиеся с неба, на кипящие пузырями лужи, на случайных прохожих, спешащих куда-то под дождем, но тоже весело и беззаботно.
Беззаботность парижан всегда раздражала Троцкого. В то время как во всем мире зреет революционная ситуация, в то время как под боком у Франции Германия бряцает оружием и Гитлер грозится изгнать из Германии всех евреев, именно парижане, некогда совершившие несколько революций, изменивших если не весь мир, то мир всей Европы, и больше всех пострадавшие от немцев же, сегодня самые беспечные на земле люди, предающиеся удовольствиям и праздности, как будто победа в Первой мировой войне обеспечила им вечный покой и процветание. И никакие даже самые ужасные обстоятельства не могут изменить их беспечного отношения к действительности. Хотя в Испании и Франции к власти пришли представители Народного фронта, а во главе правительств встали социалисты, положение от этого нисколько не изменилось, ибо социалисты — те же прислужники капитала, только более розовые, чем все остальные. К тому же именно социалисты идут на поводу у Сталина, отказывая Троцкому в проживании в своей стране, именно они нарушили все принципы демократического гостеприимства, которым отличалась Франция в прошлую эпоху. Хорошо, что хоть Норвегия соглашается дать прибежище бедному изгнаннику, но и там Сталин, судя по всему, не оставит в покое своего врага, единственного из всех революционеров, разгадавшего его предательскую сущность, единственного, кто неустанно разоблачает его в глазах международного пролетариата.
Разумеется, победа Народных фронтов в некоторых странах еще не революция, но в ней прозревает ее начало: спячка заканчивается, пробуждение рабочего класса Европы налицо. На повестку дня встает вопрос о взятии власти рабочим классом, о создании Союза советских социалистических республик Европы. Главное — сдвинуть первый камень, а там лавина покатится сама собой, по инерции, не останавливаясь и не щадя никого. И… да здравствует Мировая Революция!
Сегодня он, Лев Троцкий, призывает ее очистительные ураганы и бури на города и селения мира из своего жалкого убежища в нищем квартале Парижа, завтра он возвестит ее приход с вершины Эйфелевой башни… Нет, из Версальского дворца! Нет, с некоего надмирного пьедестала, который возведут ему пролетарии всех стран из банковских сейфов, набитых никому ненужным золотом. И это будет, это непременно будет!
И… И прочь все личное! Не Троцкому жаловаться на превратности своей судьбы. Пока бьется сердце, он будет бороться за победу Мировой Революции, за установление Советской власти в мировом масштабе.
Вожделенные представления распрекраснейшего завтра затуманили взор Льва Давидовича, и он уже не видел ничего из того, что творилось за окном. Огромный бронзовый монумент с гордо поднятой головой, вознесенной к самым облакам, виделся ему сквозь туман. И монумент этот будет стоять
