открытыми, и мне и это сделать не удалось.
Возвратившись из уборной, я попросил стакан воды и когда принесли воду, я слегка отпил и попросил разрешения принять лекарство. Агент мне разрешил, и я выпил сразу весь пурген.
Возвратился другой агент и, обращаясь к моему коллеге, сказал по-немецки:
— Его нет и будет только около часа.
После этого обратился ко мне:
— Вам придется переночевать. Идите в гостиницу. Да я вас сам проведу. Так как Вена сейчас не может выяснить правдивость ваших слов, в девять часов приходите, и тогда увидим, куда вам придется ехать: в Вену или в Берлин. За номер не платите, мы всё заплатим.
Он отвел меня в гостиницу, и я оставался там до девяти часов утра. Здесь в уборной я ликвидировал свою ручку.
В девять часов 21 января я явился в управление и был встречен самим „доктором“ (так называли начальника пункта) словами (он говорил только по-немецки):
— А, господин Храмов, здравствуйте. Пожалуйте ко мне в кабинет.
Я зашел в кабинет. У него на столе лежали мои списки и паспорт.
— Вы не волнуйтесь, с ближайшим поездом, я уверен, вы поедете в Берлин. Я ничего подозрительного в паспорте не нахожу, но всё же относительно вас я запросил Вену. Если вы сказали правду, то вам беспокоиться нечего. Но меня интересует вопрос, как вы, бывший офицер, а следовательно, и русский подданный, получили чешский паспорт?
— Но я же вам сказал, что я получил по распоряжению президента Масарика.
— Да, но я не понимаю, как не чешскому гражданину могут выдать чешский паспорт?
— Скажите, если вам прикажет президент выдать паспорт, вы выдадите или нет?
— Если он прикажет, то, конечно, выдам, но я думаю, что у нас это труднее.
— Ну, вот видите, полиции в Брно приказали, и мне выдали паспорт. Тем более, что я уроженец Ужгорода.
— А списки — это действительно офицеров?
— Да.
— А скажите, вы просто информатор о белых организациях в Австрии, о настроении белых офицеров и, наверное, интересуетесь кое-каким другим посольством? (При этом он лукаво взглянул на меня.)
— Если хотите, то да, я слежу за настроениями и связями наших офицеров.
— А теперь вы едете с докладом к своему начальнику генералу Лампе в Берлин, и, наверное, там будет конференция, где вы встретите всех своих и генерала Скоблина? Ведь Австрия в вашей организации подчинена Берлину.
— Не знаю, встречу ли я Скоблина в Берлине или мне требуется ехать дальше, в Париж, но относительно дальнейших встреч разрешите мне не говорить, так как я не знаю, к какой партии вы принадлежите, а мои встречи — это вопрос воссоздания России.
— Нет, я спросил вас просто из любопытства. Ваша работа меня не интересует, так как ваша организация полулегальна у нас. Что же касается моей партийности, то я ни к какой партии не принадлежу — я полицейский. А скажите, откуда вы берете деньги на вашу работу? Ведь Франция вам сейчас много не дает.
— Деньги есть, кое-как получаем от всех.
— Скажите, сильна ли ваша организация в Австрии?
— Нет, в Австрии нас немного, так как в Австрию проникло не очень много эмигрантов, да и в Австрии, и Германии сильны коммунистические организации.
— А как вы думаете, возможен коммунизм в Австрии?
— Не думаю, так как Австрия настолько культурна, что не позволит делать над собой экспериментов.
— А скажите, вам очень мешает работать наша полиция?
— Полиция нам совершенно не мешает, так как мы работаем совершенно открыто и, как вы сказали, полулегально.
В это время вмешивается в наш разговор вчерашний агент (задержавший меня) и заявляет:
— Наша полиция так хорошо работает. Вот пример: недавно появился из Голландии один коммунист, а мы уже знаем, хотя нам задержать пока его не удалось.
„Доктор“ побагровел, грубо оборвал его и уставился глазами на агента. Он замялся и перевел разговор на то, что он хорошо знал Корнилова, Деникина, Врангеля.
После этого „доктор“ сказал, что я могу пойти позавтракать, распорядился выдать мне из отобранных денег десять рейхсмарок и просил зайти в одиннадцать часов.
В 11.00 я зашел вторично. „Доктор“ встретил меня следующими словами:
