премьер.
Когда-то очень давно я сочинял дачный рассказ, и там у меня к профессору-стиховеду (сад, веранда) возвращались после прогулки его дочь и его аспирант. Мне надо было для начала общей беседы заставить профессора сообщить пришедшим какую-нибудь новость, не имеющую отношения к содержанию рассказа. Новость получилась такая (он узнал от соседки): оказывается, директор универмага по фамилии Морщин, которого недавно похоронили, был отравлен, и вот сегодня его раскопали! О Морщине больше в рассказе ни слова – Морщин и Морщин; просто профессор должен был сообщить что-нибудь неординарное, и я решил: пусть это будет внезапная эксгумация! Разговор хоть и получался в определенных пределах абсурдным, вопрос достоверности меня беспокоил – возможна ли эксгумация при отравлении? Интернета не было тогда, так что пришлось предпринять некоторые усилия, чтобы узнать о правилах эксгумации. Сложное дело. Санкция прокурора, понятые, комиссия, обязательная фотосъемка, протоколы и т. д., и т. п. Очень сложное дело.
В рассказе об этом говорилось следующими словами:
«…и Дмитрий Дмитриевич узнал новость: сегодня раскопали Морщина. Эксгумация. Фотограф на кладбище, комиссия.
– Ужас. Месяц как похоронили. Говорят, отравлен».
Все. Далее – о стихах Заболоцкого.
Вот, собственно, ради этих нескольких вышеприведенных слов я и узнавал правила эксгумации.
Мой профессор-стиховед тоже, как видно, был в курсе хотя бы того, что при эксгумации необходима комиссия и фотограф.
Я не могу поверить, что мы с моим профессором-стиховедом знали об эксгумации больше, чем герой недавних новостей – некий молодой следователь, который выкопал – будто бы по указанию начальства – чей-то труп, воспользовавшись услугами гастарбайтера… И принес его (то есть труп) к себе на работу! Потому что в морг без документов труп не хотели принимать! И несчастный труп в мешке продолжал разлагаться у него в кабинете… Пока соседи- арендаторы ни всполошились. Начальство ссылается теперь на неопытность следователя.
Что же это за следователь такой? Даже мой профессор знал, что могилы просто так не раскапывают!
Может быть, процедура эксгумации упрощена? Но ведь не приняли же покойника в морг… Значит, не все так просто!
У нас, конечно, много чего происходит, не на все внимание обращаешь. И эту бы новость забыл, как прочие забываю… Но не выветривается из головы, уже несколько дней прошло, а все она у меня в голове… Тут ведь личное есть.
Я!.. Я – знал, а он, значит, – нет?
Мой профессор-стиховед Дмитрий Дмитриевич знал, а он, значит, – нет?
Не понимаю.
Не могу понять.
Теща плачет: кошку украли. Что украли, убеждена, – далеко не отходила от дома. Красивая, пушистая…
Я успокаиваю: не блокадное время же. Значит, несомненно, хотя бы жива.
Не сильный аргумент, сказать по правде.
Стало быть, в Европе русская речь зазвучит еще сильнее. Сдается мне, украинцев будут принимать за русских – так же, как когда-то русских принимали за поляков.
А вот:
Володя. Рюрик, пожалуйста, купи билет. В счет будущих премиальных. Потом вычтешь. Ты же дома, а я не дома, я так не могу, мне ничего не надо.
Рюрик. Не расстраивайся. Нас все равно принимают за поляков.
Володя. Приятно слышать, Рюрик.
Рюрик. Здесь очень много поляков.
Володя. Утешил. Купи билет.
Рюрик. Я бы тоже мог быть поляком.
Володя. Ты берендей.
Рюрик. Да. Но мой папа мог бы быть настоящим поляком.
Володя. У твоего папы… был выбор?
Рюрик. Выбор был у моей мамы. Ее первый жених был поляком, но она предпочла другого.
Володя. Твоего папу?
