Фима торопливо произнес:
– Мы должны поговорить.
– Снова “поговорить”…
Он прошел за ней на кухню, но по дороге не удержался и заглянул в спальню, почему-то надеясь увидеть самого себя все еще спящим на супружеской кровати. Но постель была аккуратно застелена темно-голубым шерстяным покрывалом, по обе стороны кровати две одинаковые тумбочки, на каждой – по книге, а еще – как в гостинице – стакан с водой и блокнот с авторучкой. Даже два абсолютно одинаковых будильника стояли на тумбочках.
– С Дими что-то неладное. Уже нельзя делать вид, будто с ним ничего не происходит. Так, цветы стоит поставить поскорее в воду, это тебе в честь Субботы. Купил их у какого-то поселенца. Кроме того, ведь в конце февраля у тебя день рождения. Или уже был? Угостишь кофе? Я пешком пришел из своего Кирьят Йовеля, совсем замерз. Холод дикий. В пять утра мой сосед решил убить свою жену, и я помчался наверх, чтобы спасти ее, да только выставил себя дураком. Но сейчас не об этом, я пришел поговорить о Дими. Позавчера, когда вы уехали, а я сидел с ним…
– Послушай, Эфраим, – перебила его Яэль, – зачем ты усложняешь всем жизнь? Я знаю, что с Дими что-то не так. Что мы сами как-то не так себя ведем с ним. Ничего нового ты мне не скажешь.
Фима понял, что следует немедленно попрощаться и исчезнуть. Но вместо этого уселся на низенькой скамеечке в кухне, устремил на Яэль взгляд преданного пса и, помаргивая выразительными карими глазами, принялся объяснять, что Дими несчастлив, одинок до такой степени, что это становится опасным. Позавчера вечером ему вдруг открылось нечто такое – и нет смысла вникать в подробности, – что стало ясно: ребенок нуждается в серьезной помощи.
Яэль поставила чайник, в две стеклянные чашки насыпала растворимый кофе и начала яростно открывать дверцы шкафчиков, с треском захлопывать, раздраженно выдергивать и задвигать ящики.
– Отлично. Превосходно! Ты, стало быть, явился, чтобы прочитать мне лекцию, как воспитывать детей. У Теди есть товарищ, родом из Южной Африки, он детский психолог, мы с ним время от времени советуемся.
А ты не вмешивайся, и хватит уже искать несчастья. Хватит досаждать всем, кто тебя окружает.
После упоминания Южной Африки у Фимы возникло желание, которое он лишь с большим трудом смог подавить, развернуть перед Яэль подробнейший сценарий того, что, по его мнению, должно там произойти в самом ближайшем будущем, когда рухнет режим апартеида. Он полагал, что страну захлестнут потоки крови не только потому, что черные поднимутся на белых, но главным образом кровавую баню белые устроят белым, а черные – черным. И кто знает, не подстерегает ли и нас подобная опасность? Но выражение “кровавая баня” – избитое клише. Но и “избитое клише” – избитое клише, от которого у него во рту всегда неприятный привкус.
Рядом с ним на кухонном столе лежала открытая пачка сливочного печенья. Сами по себе пальцы Фимы подобрались к пачке, и печенье стало исчезать одно за другим. Пока Яэль готовила ему кофе с молоком, он туманно рассказывал о том, что произошло позавчера вечером, как так случилось, что он заснул в их постели. И почему Яэль с Теди отправились развлекаться в Тель-Авив, не потрудившись даже оставить номер телефона на всякий случай? А если бы у ребенка вдруг начался приступ? Скажем, желчной болезни? Или его бы ударило током? Или отравился бы? Фима запутался в своих объяснениях, потому что ни малейшим намеком не хотел выдать историю с “жертвоприношением собаки”. Но, не удержавшись, пробормотал что-то по поводу страданий, причиняемых Дими соседскими детьми.
– Ты же знаешь, Яэль, что Дими не такой, как все, он альбинос, да еще близорукий, очкарик. И гораздо ниже своих сверстников. Возможно, из-за какого-то гормонального расстройства, которым вы пренебрегаете. Он мальчик чувствительный, погруженный в себя. Или нет, духовный. Ранимый. Нелегко подобрать слова, определяющие Дими. В общем, он не похож на других детей. Он глубокий ребенок.
А затем Фима переключился на трудности переходного возраста в эпоху массовой жестокости и насилия, ведь каждый вечер Дими видит это в программе новостей.
Он сам в возрасте Дими был мальчиком, погруженным в себя, настоящим интровертом, рос без матери, а отец делал все, чтобы свести его с ума. И потому он понимает Дими лучше всех, можно даже сказать, их с мальчиком соединяет особая связь, да-да, Яэль отлично знает, что он никогда не видел себя в роли отца, мысли об отцовстве всегда вызывали в нем смертный ужас, но тем не менее ему кажется, что это было фатальной, трагической ошибкой, и все могло бы сложиться совсем по-иному, если бы…
Яэль холодно перебила:
– Допивай свой кофе, Эфраим. Я уже должна идти.
Фима поинтересовался, куда это она торопится. Он с радостью проводит ее. Куда угодно. У него ни единого плана на утро. По дороге можно продолжить разговор. Беседа эта видится ему и важной, и нужной, и срочной. Или ему лучше остаться здесь и подождать ее возвращения? Пожалуйста, никаких проблем.
Сегодня пятница, его свободный день, клиника закрыта, а в воскресенье явятся по его душу маляры-штукатуры, и дома его ждет адская работа – все разобрать и упаковать. Не могла бы Яэль прислать Теди помочь с разборкой и упаковкой?.. Ну ладно, неважно. Да. Он знает, сколь все это смехотворно. А он до ее прихода мог бы заняться глажкой. Собрал бы все выстиранное и высохшее. В другой раз он детально расскажет, какие идеи нынче занимают его.
