Прогулка из-за прохладной погоды и ветра была недолгой. Рейган скоро продрог и предложил возвратиться к камину. В мягких креслах у огня они расслабились. Беседа особенно потеплела, когда Горбачев принял от Рейгана список евреев-отказников и пообещал выпустить их из СССР, а Рейган заверил, что как только СССР назовет дату ухода из Афганистана, Америка прекратит помощь борцам за свободу моджахедам и рассмотрит вопрос о формах экономической помощи СССР. Потом они долго и охотно обсуждали проблемы разоружения общего порядка, так как Рейган избегал без делегации говорить о конкретных вопросах разоружения из-за боязни что-нибудь напутать. Теперь у американцев повторялась ситуация, в которой не так давно пребывали советские дипломаты, когда постаревший Брежнев терялся на переговорах без помощников. Видимо, уже тогда у Рейгана начали проявляться симптомы болезни Альцгеймера, которая вскоре после оставления Белого Дома разрушит его как личность и он даже забудет, что был президентом страны.
Обед от имени Рональда и Нэнси Рейган в шикарном особняке «Мэзон де Сосюр», предоставленном американцам пакистанским аристократом Ага-ханом за поддержку афганских моджахедов, начался поздно и продолжался до двух ночи. Проходил он в нервозной обстановке. Не выстраивался диалог между первыми леди. От экспертов периодически поступала информация о том, что им никак не удается согласовать текст совместного заявления. А в советской делегации даже произошел раскол. «Ястребы» — заведующий отделом ЦК Замятин, первый заместитель министра иностранных дел Корниенко и генерал Червов стояли на традиционно жестких позициях, пытаясь получить от США хотя бы формальные заверения о прекращении помощи моджахедам в Афганистане. «Голуби» — Арбатов, Велихов и Сагдеев всякую конкретику отвергали и отстаивали абстрактное горбачевское новое мышление во внешней политике по типу: «давайте жить дружно». Попытки Шеварднадзе и Яковлева сыграть роль арбитров к успеху не приводили. Не было полного единства и у американцев между госсекретарем Шульцем и главой администрации Белого дома Риганом. Позиция первого была жестче. А Риган, через Арбатова (!), даже просил «давить» на своего президента. Ибо любая, пусть и символическая договоренность в его же интересах. Этого очень хотела Нэнси, так как во внешнеполитической копилке ее Рональда до сих пор было пусто. Шульц, наоборот, потом упрекал президента за согласие на разработку не предусмотренного ранее совместного заявления. Такой раздрай грозил обернуться скандалом. Но когда о тупиковой ситуации доложили лидерам, Рейган воскликнул: «Ну что, господин генеральный секретарь, ударим кулаком по столу?». На что эмоциональный Горбачев, не задумываясь, ответил: «Да, господин президент, мы должны вмешаться. Дело важнее амбиций».
После «разбора полетов» с экспертами и делегациями текст был согласован. И утром на сцене Дворца Наций состоялось его торжественное подписание. Стороны считали, что в нем удалось сказать главное: «Ядерная война недопустима, поскольку в ней не будет победителей. Стороны не будут стремиться к военному превосходству друг над другом и возобновят переговоры о сокращении стратегических вооружений». И все же, как показало время, Рейган не поверил Горбачеву. Все сказанное им о желании построить доверительные отношения он воспринял как тактику и советскую пропаганду. Горбачев же ходил гоголем. Он был уверен в очередном (после Парижа) полном успехе. Такое состояние испытывал сто восемьдесят лет назад император Александр I после встречи с Наполеоном в Эрфурте. Пока император французов не вторгся с огромной европейской армией в пределы Российской империи.
В этот раз так и не сошлись характерами две первые леди. К тому же Нэнси еще до встречи заявляла, что не знает, как себя вести и о чем говорить с членом компартии. Во время встречи актриса Нэнси нашла преподавателя Раису «сухой и педантичной». В общении инициатива была за Раисой. И она не давала Нэнси «вставить слово».
В целом ожидаемого доверия не возникло ни у одной из сторон. Но в мире заговорили о духе Женевы, знаке Женевы. Это как камень, брошенный в воду. Камень тонет, а круги еще долго расходятся. Американцы продолжали считать, что для Кремля сотрудничество с Западом — это всего лишь тактика в стратегической борьбе на уничтожение капитализма. Москва в свою очередь чувствовала, что без реальных шагов навстречу Вашингтону в области прав человека, а на самом деле в сфере идеологии, в афганской проблеме сближения не произойдет. Разоружение их не очень интересует. Надо было решать — стоит ли игра свеч? Похоже, это был Рубикон! Может, лучше отступиться и заниматься делами внутри страны? Они так сложны и их так много. Ведь совсем не ясно, кто действительно выиграет от разоружения. Как бы мирное наступление не обратилось в сдачу позиций…
До лета следующего года в отношениях опять наступила пауза. СССР продолжал выдвигать предложения по разоружению. Рейган молчал. Горбачев подобно римскому правителю, завершавшему любую речь призывом: «Карфаген должен быть разрушен!», во всех выступлениях долбил и долбил в одну точку: «Мир должен стать безопасным! Дело за Америкой!». Наконец американцы сдались. Рейган в июле прислал письмо с упреками в адрес Москвы за проволочки в решении гуманитарных вопросов и одновременно с предложением возобновить диалог на высшем уровне. Горбачев в сентябрьском послании местом возможной встречи лидеров США и СССР назвал Лондон или Исландию. Рейган выбрал Рейкьявик.
Началась подготовка к встрече. Основная нагрузка на этот раз легла на нового помощника Генсека по международным делам Анатолия Черняева, который собственно внешней политикой никогда не занимался. Министерство иностранных дел окончательно, как и задумали Михаил с Раисой, перешло на положение пристяжного. С этого времени во внешней политике СССР традиционная дипломатия исчезла.
Черняев, по его собственному определению, был великим писарем. Это так. Но одновременно это была и одна из темных фигур в ЦК партии и вообще перестройки. Человек явно одаренный талантом литератора, но без принципов и убеждений. Никто в партийном аппарате, в МИДе, кроме него, не мог из краткой идеи или нескольких слов, даже сказанных по телефону, написать речь, доклад или книгу. И никто, как он, по его собственному признанию, не мог так умело подсунуть Горбачеву или вставить в его доклад, в важнейшие партийные документы идеи, очень далекие от марксизма-ленинизма. В своих так называемых дневниках, в большей степени написанных не по горячим следам, а после развала СССР, уже в Фонде Горбачева, он пытается изобразить себя и отчасти своего шефа, хотя и безуспешно, невинной овцой, сторонним наблюдателем этой крупнейшей в истории человечества идеологической, социальной
