штрафных ротах и были, потому что там были рядовые, кто-то из них вчера был колхозником, позавчера он был, может быть, лесником или охотником — кто их знает, каким образом в нём жила или теплилась эта вера. Там эти проявления были возможны. У нас они не проявлялись. Может быть, у кого-то и были подспудно такие верования, но я, например, крещёный человек, крестили меня почти в 5-летнем возрасте, я помню хорошо весь этот процесс. Но меня, как и всех детей в нашей семье, не приучали молиться, у нас это не было принято. У меня бабушка была набожная настолько, что у неё и иконы, и лампада висела перед иконой, и она молилась дни и ночи. У нас в семье мама была неграмотная, и вот я её начал учить грамоте (по-моему, я уже учился во втором классе), потому что сам-то уже умел, и посоветовал: ты иди в ликбез, в школу. Мама до посещения ликбеза тоже икону держала, но когда она пошла в ликбез, видимо, там кроме грамоты им внушали и атеизм. Когда, видимо, дошло до неё, что икона-то у неё висит зря, она же не каждый день, не каждый вечер молится, поэтому она икону эту отдала своей матери, бабушке нашей, и у неё эта икона висела, и она молилась, а мы нет. Я до сих пор не молюсь и не понимаю тех, кто с переменой власти стал вдруг архиверующим — вот стоит он «подсвечником» со свечкой в храме, демонстрирует свою религиозность, что ли. А ведь он тоже, скорее всего, неверующий, только демонстрирует свою мнимую веру. Верить надо, прежде всего, в справедливость, верить надо в чувство товарищества, верить надо вообще в правду на земле. У меня всегда была вера в какую-то судьбу, в какой-то рок, в какое-то предопределение что ли. Во время войны ранения у меня все были, как говорят — на грани фола, на грани летального исхода. Почему эта грань не была перейдена? У меня 2 брата погибли на войне, мама получила похоронки на них, и когда я на Одере был тяжело ранен, на меня тоже похоронку заготовили и не послали, только потому, чтобы проверить, на самом ли деле я погиб. И хорошо, что не послали — я представляю: матери потерять третьего младшего сына, последнего, остаться с одной дочкой маленькой. Кто это — Бог или Судьба, или ещё как-то назовите, но какая-то Высшая Сила существует, я чувствую, что она есть.
Но я не верю в Бога-Дедушку с бородой, я не верю в Илью-Пророка, который, как мне в детстве говорили, катается по небу, когда гром гремит. Однако я верю в то, что действительно есть она, Высшая Сила, которая управляет не только человечеством на Земле. Думаем мы иногда: хорошо ли она управляет или не очень хорошо. Зачем она, эта высшая сила, допустила такую войну в нашу страну, на славян, которые всегда были набожны, даже в языческие времена. Говорят: потому что Советский Союз был не божеским творением, потому и… Не слишком ли жестокое наказание, когда заживо сжигали или умерщвляли в душегубках малых детей и немощных стариков…
Иринчеев Б.: Но на фронте такого, чтобы кто-то молился в окопе или какие-то другие обряды совершали, такого вы не видели?
Пыльцын А.В.: Нет, такого не видел.
Иринчеев Б.: Александр Васильевич, ещё буквально 2 вопроса. В последние годы, наверное, в последние лет 20 уже, постоянно вбрасывается тема, что когда Красная армия вошла на территорию Германии, то там все…
Пыльцын А.В.: 2 миллиона изнасилованных немок?
Иринчеев Б.: Да, именно так. Вы ветеран войны и свидетель той эпохи, Вы там были и обо всём этом могли знать. На самом деле, какое было отношение к местному населению?
Пыльцын А.В.: Вы знаете, немцы боялись нашего наступления и старались убегать, убегать, убегать… До Одера всё убегали. Тогда, как известно, Германия была не только за Одером, а ещё была до Одера. Это неблагодарные поляки «забыли», что вся доодерская Германия по настоянию Советского Союза и его руководителя Сталина по результатам Победы была подарена Польше. А после Одера бежать-то уже некуда было, и когда мы пришли в Германию, и даже когда война уже кончилась, те немцы, кто остались, стали понимать: советские, русские, как нас называли, это же не звери- азиаты, а добрые люди!
Дело в том, что геббельсовская пропаганда внушала им другое. Вскоре после войны нам, оставшимся служить в Группе Советских войск в Германии, показали немецкий пропагандистский фильм, сделанный в том же ведомстве. В нём все мы, русские, с рогами или с зачатком рогов, все звери, каннибалы, причём любим обязательно жареные детские ножки. И вот показывали немцам в фильме, как русские приходят, требуют, чтобы ножку вот этого ребёнка поджарили, ему этот ребёнок очень нравится. Такая геббельсовская пропаганда на немцев действовала. А потом и западная пресса, первым был англичанин Бивор, помните, со своей книгой о 2 миллионах изнасилованных немок… Причём, если Геббельс называл цифру изнасилованных немок в возрасте от 8 до 70 лет, то Бивор этот «диапазон»…расширил с 7 до 80 лет! У него уже всех дряхлых старух насиловали. Припомню здесь и Солженицына с его «эпопеей» «Прусские ночи», где он пишет, как даже он, «морально-образцовый» офицер воспользовался случаем и немку на кровать затащил.
Но когда немцы увидели, что мы на самом-то деле не такие, как им внушали, отношение к нам изменилось, и инцидентов на этой почве не наблюдалось. Бывали у нас штрафники за нелояльное отношение к немцам, но это вовсе не обязательно проявлялось в насиловании женщин.
Иринчеев Б.: Да, Александр Васильевич, последний вопрос хотел бы вам задать: из всей войны что больше всего запомнилось, какой-то такой, может быть, эпизод или бой, или то, что снилось после войны? Есть что-то такое, очень сильно врезавшееся в память?
Пыльцын А.В.: Я вам так скажу: вся война врезалась, а тем более в штрафном батальоне. Там были случаи, когда назвать их какими-то рядовыми, не запомнившимися, я не могу, поэтому я многое помню, особенно вспоминаю с появлением многих документов войны именно по нашему батальону, и вся эта память даже вот в такие толстые книги не влезает. Наверное, потому что запомнилось всё так, как война отразилась на мне, на моей судьбе и на судьбе моей семьи.
Иринчеев Б.: Ясно. Александр Васильевич, в завершение нашей сегодняшней беседы что бы вы хотели пожелать современным
