понимает, что нужно помочь батальону?
Пыльцын А.В.: Такие случаи не единичны. Вот я сейчас собираю материалы из ОБД «Мемориал», очень много наградных листов. Я беру такие, которые показывают, что штрафник ранен, он имеет право, мало того, он тяжело ранен, его вынести должны, а он остаётся для того, чтобы воевать дальше. Когда я был тяжело ранен под Брестом, в госпитале лечился долго — почти месяц, и возвращался с одним штрафником из нашего батальона, который рассказал мне, что он со своим товарищем были легко ранены, им оказали помощь и сказали: самостоятельно добирайтесь в медпункт, там вас отвезут в медсанбат. Один из них говорит: слушай, ведь мы уйдём, а там ребят меньше осталось, им труднее теперь без нас — давай вернёмся. И они вернулись и воевали, пока этот инициатор возвращения не был убит, а второй тяжело ранен. Вот уже со вторым, тяжёлым, ранением он лечился в одном госпитале со мной. И таких случаев много. Даже с самых первых боёв, ещё под Сталинградом, у меня есть наградные листы, как один старший политрук попал в штрафной батальон за что-то, я сейчас не помню. Он был ранен, но он не бросил своего боевого поста и продолжал воевать, пока не погиб. То есть, имея право уже покинуть поле боя, искупил вину своей кровью, мог сохранить жизнь, но из боевой солидарности не мог бросить товарищей. Он же офицер, у него честь офицерская ещё не погублена, не пропала. И вот эта офицерская честь очень многих держала на нужном уровне.
Иринчеев Б.: Александр Васильевич, в штрафбат попадали за какие-то проступки, то есть за совершённые преступления, самые разные, какие могут быть. Обсуждали ли штрафники между собой, кто за что попал, было ли какое-то презрительное отношение, например, к интенданту какому-нибудь, который проворовался? Потому что одно дело, когда, действительно, боевой офицер выпил, подрался с кем-то, застрелил кого-то случайно — можно понять. А было ли какое-то пренебрежительное отношение к тыловикам? Смотришь, много интендантов там побывало.
Пыльцын А.В.: Такого противостояния не было. Были, может быть, такие попытки, но попали в одно «горячее» место, тут уже не до того, что два лагеря — одни сильно виноваты, другие мало виноваты. Раз попал, значит, в чём-то погряз… Понимаете, в мирное время за какой-то проступок могли выговор объявить, на гауптвахту посадить, а в военное время — это преступление, за которое можно получить длительный срок, а то и расстрел. Поэтому обсуждение приговоров не было широким. Вообще-то возьмите сейчас, в мирное время, любого заключённого, которого посадили — любой, даже получивший серьёзное многолетнее наказание, будет утверждать: «да не так уж я и виноват». Обязательно у него есть оправдание, что он не так виноват, что его засудили слишком. И такие суждения были нередки. Особенно, когда были наступательные бои, и в батальон стало много поступать бывших пленных, бежавших из плена, освобождённых из плена или оказавшихся в тылу у немцев, на оккупированной территории, да ещё и не ушедших в партизанский отряд, а где-то приспособившихся тихонечко. Но штрафбат — это место, где есть повод задуматься над тем, что он офицер и каким-то образом нарушил присягу.
Иринчеев Б.: Просто отсиделся, да?
Пыльцын А.В.: Отсиделся? Виноват!
Иринчеев Б.: То есть это была проверка, получается?
Пыльцын А.В.: Да, и получается так, что можно его послать, конечно, в обычную стрелковую часть, но почему — он же виноват? Направляют его в такую часть, где он проявит себя: или он побежит к немцам, или он будет воевать. И как только бой начинается, сразу видно, кто есть кто. Так что проверка боем в штрафных частях была, пожалуй, самым верным способом узнать, кто он — не устроен ли ему побег из плена под прикрытием немецких спецслужб, не состоит ли он в какой-нибудь диверсионной группе. А ведь таких групп очень много засылалось из числа пленных, из власовцев или из таких, которые пошли к власовцам. Их много было, если мне память не изменяет, где-то сотни таких групп, которые забрасывались и в глубокий тыл, и в тыл войсковой с задачами либо шпионить, либо вредить. А как узнать? Вот он пришёл, говорит — бежал из плена. А может, его заслали? Может, ему задание дали? Не позвонишь же какому-нибудь Кальтенбруннеру или Мюллеру, не спросишь: как он там — имеет задание, не имеет задания? А как проверить? В бой не просто где-то, а в штрафной, потому что там сильнее бой, там опаснее и там он, скорее всего, проявит себя. Поэтому я считаю, что штрафные батальоны были необходимы и оправданны. Эти всякие володарские и прочие, которые говорят другое, не только не правы, это злостные клеветники.
Иринчеев Б.: Александр Васильевич, а были ли такие штрафники, которых вы два раза встречали, то есть человек попал в штрафной батальон, пролил кровь, вышел, а потом ещё раз провинился и ещё раз к вам попал?
Пыльцын А.В.: Мне не попадались. Я слышал, в штрафных ротах сержант был, который 2 раза или даже чуть не 3 раза попадал в одну и ту же штрафную роту. Оправдает он себя, а потом опять натворит что-нибудь такое, и опять… Ещё другая категория была: в штрафники попадали не только по приговору трибунала, а ещё по прямому приказу комдива и выше, а в штрафроты — ком. полка и выше — минуя трибуналы. Отрицать такое не берусь, всё могло быть.
У меня ни во взводе, ни в роте такого не было, да я и не слышал, чтобы в батальоне были «дубликаты» в этом отношении. Не было случаев. А в штрафных ротах, контактов с которыми никогда у нас не было, но после войны я встречался с командиром штрафной роты 61-й армии. Знаком и с командиром штрафной роты 10-й армии Прибалтийского фронта. Он сейчас живёт в Хабаровске, мы с ним переписываемся, он мне рассказывал, как они воевали, но о таких случаях ни тот ни другой не говорили. Я только читал, что такие случаи были, но не могу свидетельствовать об этом.
Иринчеев Б.: Александр Васильевич, бывали ли случаи, идёт бой, штрафной батальон ведёт бой, и вы или кто-то из офицеров видите, что кто-то из штрафников перебегает к немцам, и вы были вынуждены открыть огонь по ним?
