тайно ходило откуда-то взявшееся четверостишие:
И вот, видимо для того, чтобы каким-то образом заслужить награду, Батурин, скорее всго согласовал этот вопрос минного поля с командиром дивизии. Может, по собственной инициативе, а может, и по просьбе командира дивизии, новый наш комбат согласился пустить мою роту на минное поле. Таким способом разминировать минное поле, а потом по нему пустить уже полки дивизии. Это я так думаю, это только мои мысли, которые можно опровергнуть, может, они и не совсем правильные, не точны. Но, во всяком случае, мою роту пустили на минное поле преднамеренно — в этом у меня сомнений нет.
Ким Н.: Вы потом никому морду не набили?
Пыльцын А.В.: Вообще по положению, если командир умышленно или по неумению пустил своё подразделение по минному полю, он подлежал суду военного трибунала. Кого здесь судить?
Ким Н.: Батова?
Пыльцын А.В.: Во-первых, по мнению командира нашего батальона Батурина, кто будет судить генерала Батова? Во-вторых, я очень сомневался, что командир батальона говорит правду. Он сваливает на Батова, потому что до Батова нам не достать, а он-то рядом. Если докопаться до того, что он проявил инициативу в этом, то ему бы несдобровать. С командиром дивизии он наверняка либо согласился, либо согласовал своё предложение, и командир дивизии за эти бои получил звание Героя Советского Союза, а наш командир батальона по представлению того же комдива получил орден Александра Невского. Зато целой роты не стало. Хотя мы остатками роты, примерно 20 человек, выполнили задачу, которую ставили всей роте. Может быть, и ставили-то задачу из расчёта, что она на минном поле в основном ляжет. И вот мы этими остатками роты захватили немецкие траншеи, вторые немецкие траншеи и задачу выполнили.
Ким Н.: Разжалованные офицеры, которые к Вам поступали, это были переменные бойцы, как Вы их называли. А Вам не было обидно, что Вы оставались постоянно «штрафниками», а штрафники сами у Вас постоянно менялись?
Пыльцын А.В.: Ну, во-первых, мы были не штрафниками. Мы называли себя… «штрафбатовцы». Это наше, «изобретение», слово «штрафбатовцы» распространилось как-то и на штрафников. Мы уже все в куче «штрафбатовцы», и командиры, и штрафники, которые завтра могут стать командирами. Во-вторых, мы никогда не считали себя, обиженными. Наоборот, при первом удобном случае могли уйти из штрафбата. При каком удобном случае? Ранение. Попал в госпиталь, а из госпиталя уже мог в другую часть уйти. Тем более что когда я лежал в госпитале, из стрелковых частей ходили находящиеся на лечение командиры, переманивали нас: «Давай, идём к нам, зачем тебе штрафбат. Пусть тебя выпишут из госпиталя уже в нашу часть». Я им всегда отвечал: «Нет».
Родину». В этом фильме Вячеслав Тихонов играет контуженного солдата, который ещё не долечился, но почти приполз в свою часть. К своим, к своим, родным!!! Потому что это своя семья, тут каждый друг друга знает, каждый понимает, что он среди своих. Вот поэтому после ранений многие из нас упорно возвращались именно в свой штрафной батальон, даже преодолевая определённые препятствия. Я хорошо знаю командира роты майора Чеснокова — он с первых дней формирования батальона был командиром взвода, потом стал командиром роты. Трижды раненый, он трижды возвращался в наш батальон, хотя его тоже переманивали.
Я тоже трижды был ранен и трижды возвращался в батальон. Однажды в очередной раз лежу я в госпитале, войска в это время идут в наступление, и госпиталь передвигается, передислоцируется вперёд. Тяжелораненых всех отправляют в тыловые госпитали. Мы с другом договорились, сбежали из госпиталя с тем, чтобы нас не отправили в тыловой госпиталь, потому что потом неизвестно, куда тебя выпишут, даже на какой фронт попадёшь. А тут и свой фронт с командующим Рокоссовским, и свой батальон с командиром Осиповым, и свои друзья боевые. Это иногда даже ближе, чем родня.
Ким Н.: А что это за бой был, когда Вас тяжело ранило, потом считали погибшим и даже представили к званию Героя Советского Союза?
Пыльцын А.В.: Это был последний бой, форсирование Одера в Берлинской операции. Моей роте было приказано захватить плацдарм на западном берегу реки Одер. Рота реку форсировала, мы захватили плацдарм, даже успели его немного расширить. И в это время немецкой пулей я был ранен в голову. У меня, не умевшего плавать, всегда было опасение — утонуть. Не страх погибнуть, а именно боязнь утонуть. А форсировали за время войны столько водных преград! Не только Одер, и в белорусской Друти тонул, Днепр, Припять преодолевали, Вислу, Западный Буг форсировали.
