хорошее. Может, у меня в голове что-то пошло не так. Какие-то важные микросхемы перегорели, или…
Глен прервал мой поток мыслей смехом. Звонкий, заразный хохот звенел в ушах, вибрациями отзываясь в клетках, и я застыла с приоткрытым ртом, таращась на собеседника.
— Ничего у тебя в голове не перегорело, как ты выразилась. У каждого дара есть, так называемые, побочные эффекты. К примеру, про Унфа ты уже прочла в книге. Дэйреко очень чувствительны к головной боли. В такие дни им трудно отгородиться от человеческих мыслей, и они льются потоком, усиливая мигрень. Тесефи же отбирают на время дар. Чем дольше было вмешательство в сознание морта, тем сильнее будет ощущаться отсутствие дара. В твоей голове копошились часами, вот ты и утратила возможность видеть души на столь долгий срок.
— А какой же брак достался Эновисон?
— Это вовсе не брак. Каждый дар не может быть безупречным. И тебе повезло, наверное, больше остальных, ведь со своим побочным эффектом Эновисон живут с самого рождения. Хотя именно это и делает вас странными.
Я закатила глаза.
— Тебе обязательно говорить загадками?
— Мне казалось, ты и сама должна была бы это заметить. Даже я вижу отличия, а я знаком с тобой от силы полчаса, — парень усмехнулся.
Что такого было во мне, чего я недоставало остальным? Слова казались бессмысленным, глупой шарадой без решения, что я сдалась, даже не попытавшись найти ответ.
— Эмоции. Они такие же, как человеческие. В точности. Они ярче, живее. Вот почему вас так трудно спутать с простыми людьми, ведь Эновисон умеют чувствовать, как Ривэрто, умеют сочувствовать, переживать, привязываться, жалеть. Вы думаете, ставите под сомнения то, что все остальные принимают за чистую монету, сопереживаете, защищаете то, что вам дорого. Заложенное с рождения каждому морту чувство долга и преданности меркнет с годами в Эновисон, и вас труднее контролировать, ведь вы больше походите на людей, чем на мортов. И именно поэтому этот дар столь редкий.
Я заворожено ловила каждое слово, переполняясь воспоминаниями о мамином раздражении, когда я все никак не могла проявить себя, сделать то, чего она так ожидала. Со дня моего шестилетия она то и дело пыталась выдавить из меня намеки на умение манипулировать человеческим сознанием, умоляла запустить свой дым в ее голову, изменяя реальность, а мне оставалось обреченно смотреть в пол, пряча стыдливый взгляд, и сдерживать слезы беспомощности. Как она могла не заметить мою особенность, пытаясь приписать мне иной дар? Что стало с моей семьей, что они стали такими чужими друг другу?
Перед глазами все поплыло, белая пелена из слез размыла черты Глена. Я закрыла руками лицо, пытаясь спрятать внезапно нахлынувшие эмоции, что, словно волна, снесли с ног и утащили за собой в бескрайний океан чувств. Я разбивалась о скалы безразличия окружающих сотни раз, но едва ли придавала этому значения. И вот она, правда, красиво упакованная и перевязанная подарочным бантом, перед самым моим носом. То, что я пыталась понять многие годы, изматывая себя до изнеможения занятиями и тренировками в тщетной надежде заслужить признательность матери. А женщина просто не могла полюбить меня, не была способна принять кого-то, так кардинально отличающегося от ее привычного мира.
Неуместная усмешка искривила губы. Вот отчего меня так тянуло в Гринвилл, к людям. В сердце всегда оставалось место для ярких красок, громких фейерверков, взрывающихся в моей голове вспышками. Вдруг открылась причина удивления Логана, когда я умоляла его снять трясущегося от страха котенка с дерева, размолвок с Хизер, вертящихся вокруг моей тяги к чему-то новому. Все было так до тошноты просто. Души подарили мне частичку себя, приблизив к своей сущности. Не так уж Гюнтер и ошибался.
Растерев слезы по лицу, я вздохнула и подняла взгляд. Место напротив пустовало. Глен оставил меня наедине с реальностью, свалившейся на плечи, и ворохом воспоминаний, которые еще предстояло вновь упорядочить и разложить по полочкам.
— Почему мне хочется, чтобы этот мальчик никогда не превратился в дракона? — я едва разобрала шепот Эвон.
«Понятия не имею, но мне хочется того же самого».
Наутро, помятая и сонная, я едва тащилась на занятия в Академию. По дороге меня перехватила София и о чем-то задорно трещала, но мыслями я была слишком далека от ее болтовни.
Вязкий туман размеренно окутывал нас, пряча от посторонних глаз. Едва удавалось разглядеть что-либо на расстоянии пяти метров, и в душе я радовалась ухудшению погоды. Темные и без того улицы стали еще тусклее. Блеклый серый мир въелся пеплом под кожу, и я никак не могла отодрать его, сколько бы ни стирала кожу до красноты. Изобилие черно-белых декораций нагоняло тоску. Маленькие домики, словно сошедшие со страниц журнала о европейской глубинке, что раньше так нравились мне, стали вдруг какими-то слишком вычурными для острова. Морты словно пытались подогнать все вокруг под мрачный готический стиль и сохранить аристократическую элегантность одновременно. Весь остров был усеян местами, что никак не сочетались одно с другим, и лишь теперь я обратила внимание на некую нелепость всего.
Древние чем-то напомнили мне сорок, что тащат к себе в гнездо любую безделушку, что ярко блестит в свете солнечных лучей. Они соорудили свой мир на острове, где обитали, и заставили всех принять его и даже полюбить, но меня тянуло сбежать от тусклой вселенной в трех тонах. В яркий, шумный Гринвилл, насыщенный жизнью и чрезмерной суетой. Я тосковала за ртутным небом, что готово разразиться грозой, за запахом свежескошенной
