Женщина, стоящая передо мной, мало походила на ту элегантную аристократку немецких кровей, какой я привыкла ее видеть. На бледном лице виднелись черные потеки от туши, будто Лизель плакала, а под глазами пролегли темные круги, свидетели мучившей ее бессонницы. Смоляные волосы растрепались и жирными прядями, выпавшими из небрежного пучка на голове, падали на лицо. Платье цвета выцветшей сливы болталось на исхудавшем теле. Ткань была перепачкана, и от нее несло спиртом. Я едва поборола рвотный рефлекс и желание заткнуть нос.
— Что ты здесь забыла? — бабушка едва держалась на ногах, опираясь на стену, и сверлила меня взглядом.
— Да, я… — слова вдруг куда-то разлетелись, оставив меня глупо таращиться и пожимать плечами. — Я просто хотела…
— Ну, заходи, раз хотела, — женщина посторонилась, позволяя мне пройти.
Как только дверь за моей спиной закрылась, я погрузилась в водоворот различных тошнотворных запахов. Весь дом пропитался стойким ароматом какого-то дешевого пойла, немытого тела, сигаретного дыма, подгорелой еды и чего-то мне неведомого. Глядя на то, что представлял собой дом бабушки изнутри, я ощущала себя словно в наркоманском притоне, где некоторое время компания подростков под кайфом устроила оргию. Увиденное никак не походило на обитель уважаемой Древней, наводящей страх на Мортем.
— Чего застыла на пороге. Проходи, коль пришла.
Я осторожно двинулась вдоль стен. Взгляд ловил совершенно несочетаемые детали. Новые обои в персиковых тонах были заляпаны чем-то липким, и мне не хотелось знать происхождение той субстанции. На люстре не хватало нескольких кристаллов, вместо них висели различные дешевенькие безделушки. Ковер утонул под грудой мусора, пустых бутылок и разорванных бумажек. Все зеркала изрисовала паутина трещин, превращающих отражение в смазанное пятно. В помещении царил полумрак, нагнетающий атмосферу, и я пыталась вообразить, что же такого могло произойти, что превратило Лизель Флеминг и ее окружение в жертв бесконтрольного разрушения.
Я проследовала на кухню за бабушкой. Она открыла дверцу шкафа и обратилась ко мне:
— Коньяк или виски?
— Я не пью.
Женщина пожала плечами и вынула бутылку. Заперев шкаф, она развалилась на стуле, делая глоток из горла. Я не могла перестать, выпучив глаза, таращиться на все происходящее. Казалось, стоит мне моргнуть, и все развеется, будто сон, но вновь и вновь открывая глаза, я оказывалась все в той же задымленной кухне в компании незнакомки с лицом бабушки Лизель.
— Можно я сделаю себе чаю? — с опаской спросила я.
Та лишь развела руками, мол, делай, что пожелаешь. Переступая через разбросанные по полу вещи, я добралась до плиты и зажгла конфорку. Пламя весело заплясало в полумраке.
— Тебе интересно, что случилось, не так ли?
Наполнив чайник водой, я умостила его на плиту и села на болеем-менее чистый табурет около стола. Женщина смотрела на меня измучено и отрешенно. Она выглядела очень утомленной и сломленной, будто все пять веков жизни вдруг разом свалились на ее плечи неподъемной тяжестью.
— Любопытно, что могло так на вас повлиять, — ответила я, пытаясь придать голосу напускное безразличие.
— Детка, давай просто на «ты». Не чужие же люди друг другу, — бабушка протянула руку и потрепала меня по щеке.
Я силой воли удержала себя на месте, не поддаваясь желанию отодвинуться как можно дальше от существа, сидящего передо мной. Кожа на ее пальцах потрескалась, как у старухи, и вся красота разом увяла, как и маргаритки под окнами дома.
— У всех бывают плохие дни. Или даже недели. И у Древних тоже, — женщина пригубила из бутылки. — Я не исключение. Все мы переживаем собственные драмы, застревая в мгновении, когда чашка со звоном летит на пол и разлетается на осколки, которые уже не собрать в единое целое, прокручивая в голове слова, разрушившие нас изнутри.
В повисшей тишине свист закипевшего чайника звучал слишком громко. Я вздрогнула и рывком подлетела к плите, перекрывая газ. Отыскала среди груды немытой посуды приличную чашку и, сполоснув, кинула в нее чайные листья, заливая кипятком. Вновь усевшись на табурет, я обхватила чашку руками, согревая продрогшие пальцы.
— И в чем же заключается твоя драма?
Безумный смех заполнил пространство, выбивая из легких воздух.
— Ты моя драма. С самого твоего рождения и по сей день. Бесконечная вращающаяся карусель последствий моего решения защитить дочь в тот злополучный день, когда она дала жизнь дитю с огненными волосами. Ты ведь думаешь, что все мы такие святые и непорочные там, в Сенате, что наше мнение нерушимый закон. Чушь! — бутылка полетела в стену и разбилась, окатывая меня брызгами алкоголя и стекла. — У всего есть темная сторона. Признание тебя невиновной стоило мне потери любимого человека. Что же, поздравляю, ты оправдана, но ты хоть раз задумывалась о цене этой победы?
Я никогда не задумывалась над тем, что моя несхожесть с остальными хоть как-то отразится на бабушке. Она казалась мне такой далекой от всего мирского, словно потомок королевского рода, что всегда получал то, чего хотел. И слышать от нее подобные слова было больно и неловко. Впервые мне пришла в голову мысль о том, что и ей приходилось чем-то жертвовать в погоне за справедливостью.
