— Я, ваша мость, готовлюсь отправляться к месту дислокации своей хоругви, у меня нет времени ездить в гости! — Прантиш на ходу сочинял что-то о важных военных поручениях, о которых он не имеет права рассказывать, но Ватман только рукой махнул.
— На всякий случай ваша мость проедет с нами в имение Глинищи. Вдруг встретим там наших общих знакомых? Вот и отметим встречу вместе. Кстати, а где воинственный доктор, бывший слуга васпана? А то он имеет способность возникать в самых ненужных местах, в неудобное время, да еще с сабелькой. Из этих кустов не выскочит?
Вырвич заверил, что профессор в Вильне и в кустах его точно нет, и снова начал возмущаться. Но его никто не слушал. Даже саблю отобрали, хорошо, что не связали, как сноп.
В имение Агалинских, к Прантишеву удовольствию, банде Ватмана попасть так же легко, как ему с пани Саломеей, не удалось. Слуги, очевидно, получили соответствующий приказ. Даже из пушек пару раз выстрелили. Правда, ранили многострадальную белорусскую землю, которую ранами не удивить, а наемники Ватмана выстрелов не боялись. Но каждое мгновение приближало Полонейку к свободе!
Ватман время от времени призывал пана Гервасия выдать панну Богинскую ее брату, но ответа, естественно, никакого не получал.
Солнце все ниже клонилось к лесу. За это время можно было отъехать довольно далеко. Теперь Прантиш был почти уверен, что Полонейка в безо пасности.
Когда нападающие прорвались в имение, то убедились, что хозяев нет. Все, чего удалось добиться от слуг, — пан и молодая пани отъехали. Куда — к великому счастью, никто сказать не мог. Наверное, юной пани Агалинской как следует удалось поруководить мужем, и он не кричал на каждом шагу, что отправляется в Америку.
И тогда Прантиш понял, что вскоре ему небо покажется с овчинку. Ватман подошел к молодому человеку, улыбаясь, как хозяин нерадивому арендатору.
— Что-то мне подсказывает: его мость пан Вырвич должен знать, куда направились паны Агалинские. И я верю, что благородный пан Вырвич мне честно об этом расскажет. Потому что пан очень умный и не захочет иметь неудобств, а может, и адовых страданий — еще при жизни и молодым. Из-за женщины, которая ему, между прочим, тыкву вынесла.
Вырвич почувствовал, как между лопатками пробежал холодок.
— Да с чего это пан Ватман решил, что я был в этом имении и что-то знаю?
Ватман подцепил из-за ворота парня тяжелую цепь и вытащил крест, который, оказывается, предательски блестел из-под незастегнутой рубахи.
— А такие ценности у панов Вырвичей в сундуках завалялись? Особенно с гербом «Огинец». Да и слуги пана узнали. Так где Полонея Богинская? Куда они поехали?
Прантиш встряхнул русым чубом. Историю требовалось выдумать трогательную — и длинную, как бабушкино вязанье. И Вырвич проникновенно начал рассказывать о своих нежных, но, естественно, исключительно уважительных чувствах к благородной княжне. О перенесенных вместе испытаниях, приплетая кое-что из их реальных путешествий — особенно романтичной, почти как баллада немецкого миннезингера, получилась история, как взбун товавшиеся матросы едва не сбросили панну с корабля в бурные волны, а храбрый пан Вырвич ее защитил. И вот молодой Вырвич, прежде чем отправ ляться на военную службу, решил из-за непреодолимого чувства хоть разок взглянуть на свою прекрасную даму. А она, жестокосердная, откупилась от него золотым крестом, взяв слово, что он забудет ее и не станет ни разыскивать, ни разузнавать. Вот и не знает сейчас бедный Вырвич с разбитым сердцем, куда девалась его любимая с проклятым паном Гервасием Агалинским, счастливым соперником.
Ватман внимательно выслушал. Даже ни разу не перебил. Сочувственно кивал головой. А потом просто подал знак, и пана подхорунжего ловко скрутили, не обращая внимания на пинки и пощечины, которые тот щедро раздавал, а потом у его носа оказалось блестящее, острое, как взгляд мытаря, лезвие турецкого кинжала.
— Ну, откуда начнем с пана сдирать шкуру? Может, с лица — чтобы ни одна девица больше не посмотрела, а то перепортил их, видать, за свою недолгую, но шкодливую жизнь.
Вырвича крепко держали, заломив руки. Глаза Ватмана казались совсем белыми, как болотный туман. Кто-то схватил недавнего студиозуса сзади за волосы, заставив запрокинуть голову. Прантиш сжал зубы. Лезвие нежно, как сухая травинка, тронуло его щеку.
Главное — Полонейка в это время мчится в карете. Пусть с другим. Пусть даже забыв о бедном шляхтиче из Подневодья.
— Отпусти парня!
Лезвие убралось. Прантиш открыл глаза.
Балтромей Лёдник стоял в спокойной позе, опустив саблю, черные волосы завязаны на затылке в хвост — значит, подготовился к серьезному бою. За его спиной медленно опускалось, наливаясь усталым багрянцем, солнце, и лицо доктора казалось темным, почти зловещим.
— Я так и думал, доктор, что ты выползешь, как уж из кустов.
Ватман игрался с кинжалом, как дитя с погремушкой, и глаза его были теперь не белые, а бездонно-алые.
— Отпусти парня, Ватман, — сурово повторил Лёдник.
