Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

– Не глупи! Они зовут тебя, но ты не обращаешь внимания. Ты утратил свой воинский дух.

– Будут другие любовники, будут воины лучше. Больше не за что сражаться, нечего завоевывать.

– И нечего спасать? – спросил Леонардо. – Нечего, Мигель? Некого?

Мигель смотрел на деда и видел за его затуманившимися глазами силу тысячи солнц. Он задумался над словами старика и вспомнил те полдня, что они провели вместе так много лет назад. «Единственный конфликт – это борьба правды с ложью», – сказал ему тогда дон Леонардо. Истина одна, но лжем мы себе постоянно. Как же быть с Лалой, повелительницей лжи? Оставит ли он ее и дальше совершать многочисленные опрометчивые поступки, пока он еще в состоянии дышать? Пренебрежет ли он возможностью посеять еще несколько зерен истины – если у него есть выбор?

Конечно, выбор за него уже сделан. Если он вернется, то не потому, что этого хотят его родные, но потому, что жизнь, дразня и настаивая, продолжает пробиваться сквозь него. Жизнь взвешивает, насколько готов он снова действовать с ней заодно. Одно небольшое действие, рожденное желанием, способно зажечь угасающее видение. Пришло ли время для такого действия? Мигель смотрел в глаза дону Леонардо, и ему казалось, что его дедушка задает тот же вопрос.

Мигель опустил взгляд на свое полураздетое тело, все в синяках от уколов. Ему не хотелось возвращаться к своему сломленному человеку… Но ведь необязательно, вернувшись, действовать с тем же напором. Можно идти сквозь человеческое видение легко, безмятежно. Он может дать поддержку и утешение тем, кому он нужен, подчиняясь намерению жизни. К Лале, богине, которой он сам поклонялся когда-то, он может быть внимателен, не соглашаясь с ней. Он знал – она ждет его. Она слушает, смотрит – и жаждет нового цунами любви.

– Я думаю о ней, – сказал он деду.

Думал он не о той, что с рыжими волосами и огненными глазами, а о той, что зовется гуманностью, о той, которую он так хорошо знал и мог бы узнать еще лучше, если б остался.

Старик молча ждал.

– Не беспокойся, дедушка, – сказал наконец Мигель, беря Леонардо за руку. – Я буду наставником для моих учеников. Я буду отцом для моих сыновей и сыном для моей матери. Для женщин же я буду любовником во всех смыслах, как только смогу.

– А для… той? – спросил дед, избегая называть Лалу по имени.

– Нет никакой той. Она – это все они, – просто сказал он. – Конечно, я позабочусь о ней.

Он ласково улыбнулся деду, и у старика лицо просветлело от облегчения. А если не получится, со вздохом подумал Мигель, то ничего страшного. Видение женщин продолжится. Их жажда никуда не денется – с ним или без него. Мужчины будут бороться. Его сыновья будут с радостью проживать свои дни и ночи. Жизнь будет продолжаться – и время от времени будет прорастать зерно истины.

Они снова замолчали, их внимание постепенно вернулось к тому, что происходило в зале. Не обращая внимания на приближающийся гул бури по имени жизнь, Мигель неподвижно сидел и праздно наблюдал за танцем вдохновенного учителя и его ретивых, восторженных учеников. Помещение наполнил аромат меда, и дед с внуком услышали жужжание счастливых пчел.

24

На моих губах вкус нектара. Я чувствую, как меня нежно влечет к себе существование, я слышу, как меня зовет играть жизнь. Сладчайший из нектаров – мы сами. Мы есть любовь. Перестав притворяться, что мы что-то другое, мы вновь обретаем подлинность. Мы вновь находим то, что считали утраченным.

Мы пришли в этот мир подлинными существами, а потом стали упражняться в ответе на вопрос «кто мы?», пока не довели этот навык до мастерства. Во взрослой жизни мы в любое время можем отучиться от этой привычки: можно перестать цепляться за какую-либо идентичность, – оказывается, можно просто быть. И тогда начинается совсем иная жизнь – подлинная. Неотрепетированное поведение ведет к спонтанному взаимодействию. День, проведенный без ожиданий, дарит неожиданные чудеса. Простой миг становится бесконечным мгновением, в котором заключена абсолютная сила.

У подлинности свой вкус и цвет. Когда мы подлинны, наше присутствие важнее, чем то, что мы делаем. Мы не чувствуем себя обязанными повсюду привносить свое «я». Мы совершаем действия, но ни они, ни реакции не привязаны к тому, что мы думаем о самих себе. Мы воспринимаем и позволяем человеческому существу откликаться на чистое восприятие. Наше воображение не имеет границ. Мы видим не только глазами, но всеми своими чувствами.

Когда я научился видеть по-настоящему, мне казалось, что я получил удивительное преимущество, и в то же время мне чудилась в этом какая-то несправедливость: меня искушала мысль, что я особенный, что никто не способен понять меня правильно. Разумеется, оба эти ощущения поддерживались знаниями. Поэтому, перестав обращать внимание на свои мнения и сомнения, я смог целиком отдаться настоящему мгновению – вневременному источнику