– Знаешь, как ты всегда был мне нужен? – прошептала она мальчику. – Ты видишь наше прошлое и будущее, любовь моя? Видишь, как мы будем танцевать с тобой в тысяче новых поколений?
Лицо мальчика не изменило своего выражения. Его черные глаза сосредоточились на том, чего больше никто из присутствующих не замечал. Вернее, никто, кроме нее. Лала вздохнула, откинула голову на ковер и закрыла глаза. Ей вспомнилось, как она впервые пришла к нему – уже не в видениях и мыслях, а в самом что ни на есть настоящем женском теле и мысля как женщина. Она дождалась, пока ему не наскучит, не приестся одна и та же безвкусная пища. Дождалась, когда он будет готов принять такое знание, которое доводит мужчин до помешательства. Только тогда она взяла его за руку и повела вспять, в древнее видение тольтеков.
Лала, как и все, была поражена, когда Мигель бросил медицинскую практику и покинул тишь своего кабинета. Ее обеспокоило то, что он вернулся к Сарите, чтобы учиться ее ремеслу, – ведь это была колдунья, как бы она сама себя ни именовала. За годы учебы у Сариты у него развилось внутреннее чутье, и он перестал бояться собственной силы. Он уходил из-под власти Лалы. Она хотела, чтобы он понял: людей связывают слова, и только слова, а действиями людей повелевают идеи. Она считала, что обязана помочь ему довести искусство рассказывания историй до уровня гениальности, и постаралась выполнить эту задачу.
Ага. Теперь она знала, где будет их следующая остановка, и удовлетворенно улыбнулась. Нужно забирать старуху и снова отправляться в путь, чтобы стать свидетелями первой встречи Мигеля с женщиной, вдохновившей его на рассказывание историй. Во время встречи с ней ему было страшно: он узнал ту, что являлась ему ночами во сне. Больше всего на свете в тот день ему хотелось сбежать от нее, но он остался. Остался – и влюбился. Именно туда они сейчас и отправятся.
Она открыла глаза и увидела, что мальчик смотрит на нее в упор.
– Никогда еще не танцевал с девчонкой, но скоро, наверно, попробую.
Он огляделся, потом снова встретился с ней взглядом. Он оценивал ее, что-то почувствовал, и в лицо ему бросилась краска.
– Да, скоро, – прошептала она.
Однажды этот едва оперившийся ученик с невинными и нежными глазами станет мастером. Пора уже ей направить видение в нужное ей русло. Так она сможет управлять рекой памяти. Нет ничего неизбежного, уверяла она себя, и этот танец еще далеко не закончен.
Дон Эсикио уписывал уже третью порцию, занимавшую всю тарелку, когда на тахту к нему подсел Мигель Руис, тоже с тарелкой в руке. В своем больничном халате он выглядел здесь совсем нелепо. Но его привлекло это время и это место. На посыпанной гравием дорожке его родные старшие братья разговаривали с братьями двоюродными. Любопытно было бы снова увидеть их детьми, но зато здесь, в битком набитой гостиной, он видел ребенком самого себя. Он улыбнулся, глядя на мальчишку, который сидел на полу совсем один, и вспомнил то странное ощущение шока, который он испытал, впервые став свидетелем человеческой драмы. В детстве он завидовал взрослым – не только их знаниям, но и тому, в какое зрелище они превращали эту драму. Мир взрослых казался ему мыльной оперой в сумасшедшем доме, и ему хотелось найти способ исцелить этот мир от безумия. Всю свою жизнь он искал выход и в сорок девять лет, похоже, начал достигать в этом некоторых успехов.
Он увидел, что Лала разлеглась рядом с мальчиком, смотрит на него и мимоходом старается повлиять на его мысли. Хочет охмурить его каким- нибудь рассказом, откровением?
Когда человек что-то чувствует интуитивно, всегда возникает соблазн облечь ощущения в какую-нибудь историю, начать думать… Вот мальчик сидит, просто следует за осязаемыми линиями жизни – тут-то она и попотчует его какой-нибудь историей про жизнь. Она будет описывать ее по-новому, не так, как он слышал от других, самолюбию мальчика эти рассказы будут приятны. Пройдет еще много лет, прежде чем Мигель, уже взрослый, поймет, чего на самом деле стоят ее истории.
Наконец Мигель отвел взгляд от ребенка и воткнул вилку во вкусную гору на тарелке. Двое мужчин сидели бок о бок, молча наслаждаясь домашней едой. Непохоже было, чтобы они узнали друг друга. Посмотрев в окно, Мигель увидел дона Леонардо, в одиночестве стоявшего на улице. На его костюм кремового цвета ложился розовый отсвет вечернего неба. Его дед похож был на высокородного ангела, терпеливо ждущего, не раскроет ли ему это мгновение какую-нибудь новую тайну.
Расправившись с третьей порцией, дон Эсикио наконец посмотрел на сидевшего рядом с ним человека.
– Добрый день, сударь, – величественно поздоровался он. – Вы, я вижу, тоже проголодались.
– Ммм, да. Несколько недель не ел, – с набитым ртом ответил Мигель.
– А я – несколько десятилетий. Кажется, ничего вкуснее в жизни не пробовал!
Эсикио в восторге хлопнул себя узловатой рукой по бедру и поднял в воздух целое облако пыли. Пыль быстро увлекло в открытую кем-то дверь, но освобожденное пространство тут же присвоили себе клубы сигарного дыма. Эсикио помолчал, обозревая комнату, снова повернулся к Мигелю и устремил на него пристальный взгляд.
– С кем имею честь?
– Я ваш правнук, правда на самом деле меня здесь нет, – ответил Мигель. – Как, собственно, и вас, сударь.
