Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

очень занят на работе, времени на семью почти совсем не оставалось. Сначала я с головой ушел в учебу, участвовал в студенческой политической деятельности, был общественным активистом. Потом все мое время занимала интернатура.

Сколь ни были нежны наши чувства друг к другу, в семейной жизни у нас все было очень непросто. Она ревновала, расстраивалась, чувствовала себя жертвой. Я вел себя вызывающе, негодовал… и чувствовал себя жертвой. И мы мало чем отличались от большинства семейных пар. Поэтому я часто называю брак человеческим жертвоприношением. Люди клянутся друг другу в верности, дают обещания, а потом оба страдают от несбывшихся ожиданий. Что можем мы пообещать другому человеку, чтобы никто не был разочарован? Как жить, наслаждаться своим существованием – и при этом оправдать высокие ожидания партнера? Трудно удовлетворить глубочайшие потребности другого человека, когда ни один из двоих не может ни определить, ни понять их. «Ты – мой!» – кричала Мария каждый раз, когда мы ссорились, как будто, повторяя эти слова, можно было придать им истинность и непреложность. Красный огонь, сверкавший в ее глазах в таких случаях, я видел за свою жизнь у сотен других женщин. Всякий раз, когда ей казалось, что с ней поступили несправедливо, всякий раз, когда какие-нибудь мысли вызывали у нее жалость к себе, задували штормовые ветра и гремел гром. То, во что мы верим, завладевает нами – и часто губит любовь, нашу истинную сущность.

Пока мы вздорили с Марией, жизнь, как это всегда бывает, заботилась о нас. Я был потрясен и воодушевлен, когда родился наш первый сын: казалось, все наши нелады – лишь должная плата за это. Да, мы могли бы сделать выбор в пользу правила, что за чудеса жизни надо платить, – это была бы совсем иная история, притом что сами чудеса остаются прежними. Много воды утекло с тех пор, когда, искусившись, я готов был пострадать ради своего счастья. Я не расплачиваюсь за знания и не позволяю личным неурядицам умалить любовь. Я наблюдаю за тем, как человечество страдает во имя любви, и пытаюсь улучшить свое послание. Я призываю людей любить самих себя и показываю, как уважение позволяет открывать двери, в то время как страх только закрывает их. Уважение правит небесами, а небеса так близко от нас, что их можно достать рукой всякий раз, когда мы совершаем выбор. Никто не обязан заслуживать уважение. Все мы – отражение самой жизни. Мы можем уважать друг друга просто за то, что существуем, и можем уважать чужие видения – не важно, насколько они отличаются от нашего собственного. Существует много объяснений действительности, и все они имеют право на существование. С кем-то мы можем соглашаться, с кем-то спорить, но если мы отказываем кому-то в простом уважении, то обрекаем на поражение самих себя.

Уважение создает естественное равновесие между щедростью и благодарностью. Получайте жизнь и благодарите за это своим ростом и процветанием. Такие отношения вдыхают новую жизнь во все. Будьте щедры – и жизнь будет щедра к вам. Равновесие, возникающее, когда один отдает, а другой по достоинству оценивает это, показывает, как действует любовь.

Все это ясно мне теперь, и было ясно уже много лет. Когда я думал о своем будущем в то давнее утро в Теотиуакане, меня вдохновляла любовь к человеческому видению. Даже сейчас, покидая видение Мигеля Руиса, я чувствую, как сила любви создает новые миры и новые возможности, для того чтобы обретать осознанность. Может быть, Сарита, мастер исцеления, тоже увидит это… и отпустит меня.

* * *

– La Diosa! – усмехнулась Сарита, благополучно воссоединившаяся с отцом. – Так она себя называет, хотя, похоже, такая же трусиха и задавака, как все смертные.

– Да, она совсем как обыкновенная женщина, – согласился дон Леонардо, не обнаружив и следа их проводницы. Все вокруг было окутано непроницаемым туманом. Возможно, он стоял в лесу в предрассветный час, когда солнце пытается пробиться через мощный строй тсуг[29], а все звуки мягко приглушены. Дон Леонардо прислушался: нигде ни ветка не треснет, ни зверь не прошмыгнет. Если отойти даже на небольшое расстояние, то можно потерять Сариту, поэтому он просто расхаживал, делая по три шага взад и вперед и рассекая туман, который от этого кружился светящимися клочьями.

– Женщина? Да какая она женщина! – воскликнула Сарита, щелкнув языком. – Чистое недоразумение, а не женщина!

Она понимала, что их спутница всего лишь болтающий что попало голос, но сейчас ей, как ни странно, не хватало этого рыжеволосого существа. Куда ее занесло на сей раз? Вместе они собрали уже много важных воспоминаний, но непонятно было, куда двигаться дальше. Она осмотрелась, желая понять, где они, но все заполнял собой густой туман. Холод пробирал ее до костей. Зря она не надела шерстяное платье.

– И правда, что мой внук заставил замолчать этот голос? – спросил ее отец.

– И да… – задумалась Сарита, – и нет. Ум его тих, и покой его прочен, но разве спрячешься от этого вечного гвалта вокруг, когда каждый так и норовит высказать свое мнение? – Нейлоновая сумка Сариты потяжелела от собранных воспоминаний, и она переложила ее в другую руку. – Пойдем дальше без нее?

Она посмотрела на отца.

– Куда? – спросил он, без всякого выражения глядя на нее. – Мы попали в гряду тумана на воображаемых дорогах времени. Ты все еще веришь, что в нашем путешествии есть смысл?

– Смысл? Речь идет о жизни моего сына!

– Да, его жизнь драгоценна, – мягко сказал старик. – Но не менее драгоценной может быть и его смерть – и показать человеку она может не меньше. Разве можешь ты знать, что лучше в конечном итоге?