Сарита отпустила сумку, и та шлепнулась у ее ног.
– Отец, если ты не хочешь помочь, то я отправлюсь дальше одна.
– Конечно же, я буду тебе помогать! – воскликнул он. – Просто мне хочется, чтобы ты взвесила, что будет лучше.
– Что же мне надо сделать, чтобы ты стал доверять мне? Я так и останусь для тебя навсегда маленькой растерянной девочкой?
Она устремила хмурый безнадежный взгляд в туманную даль.
– Для меня… что? – удивился он.
– Сколько лет я остаюсь посмешищем для всех родных?
– Посмешищем? С чего ты взяла?
– Может, я не очень хорошо училась, но кое-каких знаний набралась! Уж в этом-то можешь мне поверить!
Ей трудно было сдерживаться. Она сама понять не могла, что это вдруг нашло на нее.
– Я тебе верю. И никто над тобой не смеется, – заверил ее отец.
– А над моей готовкой? – с неожиданной горячностью выпалила она.
– Над готовкой? Ну, наверное, есть такие, у кого лучше по…
– А мои друзья? Ты всегда потешался над ними. А мужья мои? Как ты смеялся над ними все время!
–
Лалы нигде не было видно, но у него было такое чувство, что ее дух вселился в дочь.
– Ах, теперь у тебя, оказывается, нет слов! Раньше-то ты только и делал, что судил да рядил направо и налево, – ни дня без этого не проходило. Забыл, как я малышку уронила?
Дон Леонардо словно онемел и вдруг расхохотался.
– Ах
– Вот видишь! Я никогда не забуду тот случай!
– Но ведь это ты о нем напомнила! – заметил он, смеясь. – Ты тогда сама ребенком была. Пятнадцатилетняя девочка с новорожденной. На минутку отвернулась – та и свалилась с кровати. У молодых мам такое не редкость!
– И что, над ними надо всю оставшуюся жизнь зубоскалить?
– Ты же прибежала к нам домой вся в слезах, с криками: «Моя малышка, моя малышка! Она упала! Что мне делать?» И только когда мы с матерью спросили, где же ребенок, ты вспомнила, что она так и валяется на полу. Бедняжка так и осталась там! Ты примчалась к нам – и даже не подняла ее, не посмотрела, не ушиблась ли она! Ну как тут было не посмеяться? – оправдывался он. – Ничего хорошего, конечно. Да, чудно? это было – но все равно смешно!
– Я еще ребенком была. Я не…
– Я и говорю. Ты еще ничего не умела. Ребенок с ребенком. Если бы тебе не приспичило выйти за этого болвана…
– Вот! Вот оно! Я дура, я тупица, и больше ничего.
– Девочка моя дорогая, – проникновенно сказал он, стараясь смягчить послание и избежать лжи. – Теперь ты уже мать тринадцати детей. У тебя много внуков и правнуков. Ты мудрая целительница, ты творишь чудеса.
Он помолчал, дожидаясь, пока она снова улыбнется. И улыбка наконец заиграла на ее губах, хотя по глазам было видно, что эмоции еще не отпустили ее.
– Давай продолжим, – сказал он. – Покажи мне, как ты будешь возвращать к жизни этого человека, достойного восхищения.
– По правде сказать, я чувствую себя такой же молоденькой дурочкой – как тогда, когда удрала от малышки, а она кричала вовсю. – Сарита вытерла слезу и прокашлялась. – Я глупо себя веду, да, отец? Совсем одержимой стала, ума лишилась? Но я не могу его потерять.
– Ты не потеряешь его, дитя мое. Отправимся дальше и будем помнить, что страх делает нас глухими к истине. – Он стряхнул утреннюю росу с лацкана пиджака и поправил галстук. – Где же эта женщина?
– Женщина. – При мысли о Лале в ней опять взыграли эмоции. – Почему она является в виде женщины?
– Ты о чем?
– Женщина, серпент, сирена, змея. Чем женщины заслужили этот позор?
– Ах вот в чем дело. – Дон Леонардо посмотрел дочери в глаза и вздохнул. – Они его не заслужили. В человеческом видении есть мужчины и есть женщины. Есть она, и есть он. Кто рассказывает историю этого видения – он или она?
– Он, надо полагать.
– Вот именно, он. Женщинам так часто отказывали в доступе к знаниям, поэтому они завидовали мужчинам, у которых этот доступ был всегда, не правда ли? Разве не логично, что знания предстают в виде красивой женщины, так, чтобы ей можно было позавидовать?
