Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

– Мигель собирается что-то предпринять, – пришел к заключению его друг. – Уже некоторое время он что-то замышляет!

– Найти его? – нерешительно спросил Гандара. Совсем нелегким оказалось приключение. К примеру, вот в это мгновение покоя даже солнце стало припекать, а дорога пошла круче.

– Да, найди его, – ответил Эсикио, – даже если придется раскачать время.

– А выпить чего покрепче тебе тоже найти, padron, и закусить горяченьким? – сказал Гандара. – А как насчет бабенки горячей, может, ее тоже пораскачиваешь?

– Я восхищаюсь твоей работой, amigo, – сказал его спутник, чувствуя, что обидел старика. – С грузовиком у тебя здорово получилось. Начито аплодировал бы, танцуя.

– Да-да. Начито бы понравилось, – согласился его друг. – Но вернемся к делу. Пока я буду раскачивать время, что будешь делать ты?

Эсикио снова сорвал с себя сомбреро, наслаждаясь прелестным жаром солнца. Он выпятил грудь, изображая глубокий вздох, и громко выдохнул.

– Я буду почивать здесь на лаврах, vaquero[51], – театрально вздохнул он. – На каждом из многочисленных лавров, заработанных за мою долгую и достойную награды жизнь.

Гандара тяжело вздохнул и покачал головой, глядя на стоявшего перед ним шута, – еще тот тип, но зато преданный, как никто, сородич. Нужно уважить просьбу друга. В конце концов, раз желание загорелось…

Не успел он поразмыслить о силе желания одного человека, как время уступило воле жизни и сияющее солнце исчезло.

* * *

Мигелю показалось, что он снова перенесся в катакомбы под египетской пирамидой и оказался в мире верховного жреца. Он слышал, как его собственным дыханием колеблется стерильный воздух, как оно пробивается сквозь мягкие границы времени. Под ним был холодный камень, от которого стыла спина, который звал его мозг пробудиться. Он знал, что от этого ему не проснуться.

Он открыл глаза и оглядел знакомое место. Коридор освещали факелы, отбрасывая ему на лицо беспокойные тени, а на стены – темно-красный мерцающий свет. Это были те же высокие стены, покрытые иероглифами от пола до потолка, что он видел много лет назад. И чувствовал он то же самое: ноздри его снова ощутили слабый аромат пряностей, а язык – вкус минералов. Казалось, он очутился в том же самом мгновении. Он попытался поднять голову, но это ему не удалось. Тело стало безжизненным и беспомощным. В уме все шло кругом, он снова пытался разобраться в этом видении, но не находил успокоения. Может быть, он что-то пропустил? Не понял чего-то? Может быть, он здесь для того, чтобы попробовать заново истолковать тот урок? Не в силах пошевелиться, он лежал неподвижно, ожидая, когда войдет верховный жрец в своих одеяниях.

Но никто не входил, ничего не происходило. Ярким неровным пламенем, потрескивая, горели факелы, на этот раз больше не было никаких звуков. Мигель не смог бы сказать, быстро летят часы или едва ползут. Может быть, время остановилось – ему это было непонятно. Он лежал, скользя взглядом по каменной резьбе. Вдруг его внимание привлек один рисунок, размером больше других. Он был тщательно высечен на стене и изображал историю, которую он знал. Знаки отличались от привычных ему, они были по-иному начертаны и расположены, но и их он знал. Имена этих богов и богинь были ему неизвестны, но он узнал главных действующих лиц этой истории. В частности, там было два персонажа. Один – повелитель подземного мира, Хранитель Весов, взвешивающий сердца умерших, чтобы определить, достойны ли они вечной жизни после смерти. Здесь он был изображен наполовину как человек и наполовину как волк. Второй – Великий Пожиратель, яркий образ которого сочетал в себе черты самых крупных плотоядных, известных человеку: льва, гиппопотама и крокодила. Хранитель сравнивает на чашах огромных весов сердце умершего человека и перо страуса. Если сердце оказывалось тяжелее пера, то его пожирал страшный зверь. Если же оно было легче, то ему разрешалось попасть в вечное царство.

Что определяет чистоту сердца? Мигель посмотрел на символы этого рисунка, столь блестяще придуманные и дающие такой простой урок преображения. Он целую жизнь посвятил очищению своего ума от яда. Он исследовал свое сердце, нашел в нем порчу и избавился от нее. Он вырвал из него ложь – ту ложь, которую слышал от других и в которую верил, и собственную ложь, которую использовал против самого себя. Это было его искусство – очищать ум и возвращать подлинность. Эта сцена символизировала овладение смертью, пробуждение.

Мигель снова устремил взгляд на фигуры, окруженные всеми этими сложными символами, рассказывающими историю. Он смотрел на тела животных и людей, на их одежду, маски, инструменты – все они были исполнены в приглушенных тонах и изящных формах. Этот рисунок говорил: «Наказание за пренебрежение своим долгом будет страшным. Не важно, цари мы или рабы, – предупреждал он, – от нас зависит, останемся ли мы бдительными хранителями истины. Мы и виновники, и жертвы собственной порчи. Мы боги, совершающие выбор, когда речь идет о нашей собственной свободе. Мы Хранители Весов, руководящие ритуалом, в котором взвешивается наша ложь и наша правда».

Вдруг рисунки стали расплываться. Теперь Мигель едва мог их разобрать. Наверное, его видение подходит к концу. Может быть, за мерцающим светом факелов, за темными углами этого помещения его уже ждет вечность. Да, она ждет его. Он чувствует ее близость, – кажется, она притаилась между этими вырезанными в камне символами и под каждым пятнышком краски. Она близко, она дожидается, ей не терпится встретить его. Теперь и запах специй стал улетучиваться.

Чувства Мигеля притуплялись. Он закрыл глаза и сдался, погружаясь в глубины сна. Дыхание его успокоилось, пульс постепенно замедлялся, стал