— Она ушла?
— Уходит, но из последних сил ждет тебя… — Они поднялись на лифте на нужный этаж, ноги «Полторабатька», совершенно «ватными» тяжеленными столбами, разваливаясь, еле тащили его по полу. Двери мягко закрылись, он прикрыл веки, слегка увеличившееся давление, за счет понимания лифтовой кабины на верхний этаж, втолкнуло его, часто всплывающее пред ним вспоминание единственного разговора с его дочерью, пол года назад, но ужас! — тогда он еще не знал, что эта несчастна женщина рассказывала, возможно, о самом счастливом дне ее жизни. Рассказывая ему, она обмолвилась, что очень бы хотела, что бы это услышал ее настоящий отец! Сказала, и добавила, что любит его, даже не помня, как он выглядит!..
Речь шла о первом её походе с дочерью в детский садик, по протекции батюшки, знавшего еще живым ее, убитого грабителями, мужа, священник и сопровождал:
«Дядя Иван (так Аля обращалась по простому с своему отцу, еще не зная, что это папа), неожиданно мы дождались такого знаменательного события, жаль папочка не дожил. Это было почти годик назад… — Женечку в детский садик первый раз отводила!!! Тогда ведь не думала, что вот так вот будет…, а сейчас и вообще не знаю…, доживу ли до школы — не доживу…, но вот это событие было у меня…, у нас в жизни, а ведь только сейчас понимаешь, что ни у каждого такое случается! А у тебя произошло…, вот ты и оценила, и в сердце сохранила… Как-то все так сумбурно тогда получилось — пока мы с Катечкой Козловой в разных учреждениях в неравных боях справки всякие для садика добывали, даже не осознавали торжественность нависшего момента…, и тут нам с Женечкой, как-то, заглянул отченька — он тогда уже в другом храме служил, а меня из нашего уже поперли…, вошел так, заважничал в шутку, и улыбаясь, говорит: «Все, завтра, Аля, тебя с дочкой в 8 утра в садике ждут! Ну тут…, всю ночь я из своего старенького платьица наряды Женечке перешивала, что бы не опозориться в тряпье то нашем. Она не спала — все примеряла…, Катя привезла ботиночки — ну красотааа, будто свадьбешные…, дочь и их одев больше не снимала, едва уговорили прилечь поспать, пусть и в них. Она уж даже засыпая, все порывалась выйти прямо в ночь, чтобы завтра не опоздать… Утром приняла «кетонал»,[74] но он на меня не успел еще подействовать, все болит, тянет, но праздник же! Так, что я не хуже доченьки — напялила сапоги на каблуках, тоже Катин подарок — они хоть и ношенные, но совсем, как новые, молния только одна заедала, поплелись вместе с Катюшей в машину…, обе — двое, как поползни. Батюшка сам по себе должен был подъехать. Приезжаем — группа такая вся в игрушках, воспиталочка приятная такая…, все мне понравилось, одна проблема — доченька моя раскудряшечка думала, что садик она вместе с мамой будет посещать! Всякие заманчивые предложения — типа куколками, посудой игрушечной, кубиками играть, за столиком маленьким кушать — это ей сильно понравилось, но в комплекте с мамой, причем так, как мы дома привыкли — все на пару делать…, а я даже за столик детский не поместилась… Я давай хвостом вилять — пустите меня в группу вашей девочкой немного побыть! — Заведующая так на батюшку посмотрела, потом на Катю и решила уступить: «Ладно — ненадолго так и быть!». Усадили меня, недокетоналенную на детский стульчик завтракать, как не развалился и не знаю! Мое дите почти одно позавтракало — никто к каше «Победа» — это так в меню и написано, не притронулся, хлеб с сыром никто даже не покусал! Воспитательница с няней сделали вид, что все хорошо, полные тарелки и сыр убрали. Детей даже уговаривать не пытались! Двое малышей ревут, не переставая — один платочек потерял, воспитательница — сама еще девонька, с ним давай по этажам платочек разыскивать — без платочка, потому что жизнь не мила никому… Второе дите за ними гоняется — орет… Остальные с мрачным видом в игрушки играют. Моя же усадила меня на детской кухне, как настоящая хозяюшка, Господи, а у нас которая дома-то…, один обморок, хоть здесь-то…: и уголок, и печка, и мойка и все дела, «сварила» мне в кастрюльке кубик игрушечный, синего цвета, почему-то, накормила и вцепилась в мальчика за всем этим наблюдавшего, тянет его за рукавчик, и нам обоим заявляет: «Понбдюм масиню чинить — поледим в магандиню! Типа — пойдем автомобиль починим, за продуктами съездим! А ти — нигудя не ходать! Отченьку и Катю в коридоре пристроили, выход охранять и пригрозили, чтоб сидел! И все!!! Слилась тут моя ненаглядочка с толпой таких же добытчиков — хозяюшек, про нас совсем позабыв! А я не одна осталась, со мной на кухне сидит чудо рыжеволосое в джинсовом комбинезончике и такими огромно-голубыми заплаканными глазами на меня, как на Спасителя смотрит! Обнялись мы с ним и целый час проплакали — он из-за того, что мама не идет, а я — потому что попу больно от уколов… Как же я мальчонку такого же хочу!!! Такового ласкового, как отец Женечкин был, все понимающего, такого вот любящего…, моего, моего… Но… Моя красавица в восторге — игрушки, пацаны, все дела! Мы с мальчонкой книжку нашли — там всякие ягодки, воробышки, зверюшки — нам так понравилось, что мы даже развеселились, да и «кетонал» наконец подействовал! Тут куча еще таких же на смех наш набежала — наготовили всего, давай меня угощать… И тут мне говорят: «Мамаша, хватайте своих папашу (отче) и сестру (Катюшу), которые в коридорчике у нас спят, похрапывая, и линяйте побыстрей! И мы, схватив в руки сапоги, смылись как три позорных предателя!..» * (Этот эпизод написан на основе настоящего рассказа мамы, уже отошедшей к Отцу Небесному, о своем чаде).
Каждый раз при воспоминании этого наивного рассказа, как и сейчас, слезы «наворачивались» на глаза «Полтоработьке» — ведь это его дочь рассказывала о его внучке! А он тогда торопился, поулыбался, так учтиво, пожалел ее, о сапогах тех с плохой молнией подумав, вынул двести долларов, вложил в руку дитя… Сейчас он ужаснулся, вспомнив, как Аля отпихнула, даже разгневалась от обиды… А он что-то буркнув в оправдание, мол ни тебе — дочке, и убежал.
Сталин давно задумывался над несвоевременностью появления озабоченности, какой-то ненужной суеты, о захвате человека, совершенно бесхитростными, обескураживающими своей необоснованностью, сомнениями, при очевидности их порочности, о начинающих давлеть пустых ненужных мыслей в момент, интуитивного акцента на важности происходящего, от чего этим и отвлекаешься: «Ну почему так?!.. Почему не может быть все, по моему уразумению вовремя, почему я был слеп и глух, когда ее еще, быть может, можно было спасти! Почему Господь не указал мне, что она моя дочь — столько
