заведующим диспансера и по совместительству ведущим специалистом, а за одно и санитарку, пообещав возместить её заботу — странно было бы по- другому.
Нужно заметить, что эту процедура должна происходить не только под пристальным вниманием доктора реаниматолога, поскольку бывают случае, когда такую жесткую терапию сердце пациента не выдерживает, но всегда бывают исключения, тем чаще, чем меньшей суммой денег обладает последний.
— Михалыч, ты это…, торопишься?
— Нет, Ваня, последние несколько лет, я перестал торопиться, теперь эта гадина, внутри меня растущая, бежит даже впереди моих мыслей. А что?
— Да ты ж мне как родственник…, правда, не самый любимый…
— Если бы доказал тогда твое участие в афере, да и второй раз, ты всех вокруг пальца обвел — классный ты фармазон, бОзара нет![4]
— Я…, я тебе потом, расскажу, кого, почему, за что ты ловил в той «афере», и зачем мне это нужно было, в моем случае, разумеется… — При этих словах интонации Ивана приняли, какой-то, для знающих его хорошо, странный, непривычный оттенок, Хлыст отметил, что предложение было выстроено несколько по иному, особенно странным это показалось на фоне в масть сказанным предыдущим речевым оборотам так и не пойманного преступника…
Через два часа ничего не поменялось, казалось силы подыссякли, но общаться хотелось:
— Михалыч, а ты действительно думал, что я фармазон и вся та делюга выгорела?[5]
— Хм, теперь сомнения имеются…
— Не имей сомнений, будь уверен, тогда ты мне пришить ничего не смог, потому как ничего и не было.
— Как так?!
— А вот так. Не был я никогда мошенником, и все, что ты обо мне знаешь — фуфель, был бы уверен, что ты за свое ремесло заново не возьмешься, может и поведал чего, а так…
— Да мог бы я тебя тогда завязать на полную катушку — это в два счета, только… вот что…, деньги то те, которые якобы были украдены, никуда не пропадали…, а долю с них все, кому положено было с этой делюги, получили…, и на дело ходили, и на дележке присутствовали, а преступления, как такового то не было! Вот зачем тебе это нужно было, я не понял, будто специально этим хотел, что-то другое скрыть.
— Все верно Андрей Михайлович, все так…. Верной тропой маршируешь, да только впотьмах…, потом, как-нибудь высвечу…
— Когда умирать буду?…
— А хоть бы и так…, будь спокоен, такие, как мы живут вечно — выздоровеешь, я так хочу, пусть и без половины рожи останешься, а выздоровеешь!.. Ну тебе, неужели, твое министерство совсем не помогает?
— Не будем о грустном, тебе вон тоже не очень-то твое «министерство»…
— Это я сюда сам определился — зачем мне столько денег тратить. Можно эту хемеротеррапию и дома проходить, и реанимобиль под домом стоять будет — плати только…
— И сколько ж?
— Да от косаря до пяти «зелени» легко — доктор дома, машина внизу, каждый час пятьдесят тысяч рубликов…
— Сколько же мне таких, как ты посадить нужно было, что бы на это заработать?!
— Не сажать, а отпускать, хоть кого-то нужно было за долю малую, а вообще в вашем ведомстве дела заводили, чтобы потом продавать отнятую свободу. Один ты даже на горб не заработал, что бы в грамоту о безупречной службе завернуться.
— Заткнись!..
— Не поверишь, даже обидно за тебя! К тебе ведь многие из наших с уважухой и почтением…
— Просрал я всю жизнь и ничего стоящего то не сделал, лучше бы землицу пахал, да детей растил! Ладно… А ты что тут?
— Кровушка «побелела»…, конечно, не то, что у тебя… пол морды к чертям собачим, но тоже…, говорят шансы есть…
Последние два слова услышал больной, ввозимый на каталке в палату.
— Мир дому вашему и милости Божией!.. — Последнее прозвучало, будто сказанное очень уставшим человеком, на срезе последних мгновений бодрствования, уже захваченных крепкими узами сна. Опыт общения в криминальной среде и одному, и второму, подсказал: хорошего от такого приветствия не жди — кто мягко стелет, тот жестко жнет! Кажущийся несдержанным в своих высказываниях Сталин с легкой ухмылочкой, ответил:
— И тебе, мил человек, не кашлять…, чей будешь?… — Безо всякого злого умысла произнесенная фраза, подтолкнула на неожиданный ответ, перекладываемого санитарами на кушетку, непомерно худого человека, смотревшегося по сравнению, даже с худосочным Хлыстом, тростиночкой, случайно попавшей на тыквенную грядку:
— Божий…, из костей и кожи, из тех же ворот, что и весь народ… — Моментально сплотившись мыслью о неминуемом разочаровании в соседе по процедуре, следователь и поддельный «фармазон», навострили уши — хотя и не был похож «новичок» на бывшего арестанта, но показался одним из тех,
