— Да уж, дорогой вы мой. Даже не удосужились документ сменить. Думал, Сибирь большая, не найдём?
— О чём это вы? — побледнел Дмитрий, предчувствуя самое плохое.
— Да так, просто. Не бойтесь, — улыбнулся Сахаров и, уже не скрывая намерения, добавил: — В каком году вы были на северах?
— На каких северах?
— А пушнину у тунгусов скупали!
— В 1886 году, — холодея нутром, понимая, что следователь задал этот вопрос неспроста, ответил Дмитрий.
— И что же, когда вы вернулись оттуда и почему не поехали к себе на родину?
Набоков закрутился на стуле:
— Так же, как все купцы, по Енисею на барже. А дома я бывал, каждый год…
— Эй, Маслов! — рявкнул Сахаров. — Приведи тунгуску!
У Дмитрия едва не остановилось сердце. Он понял, кто сейчас зайдёт. Вскочил, хотел бежать, но не знал куда. Двое прапорщиков были наготове, схватили за руки, посадили на место.
Дмитрий, как пойманный волк, оскалил зубы:
— Что это всё значит?!
Открылась дверь в соседнюю комнату, вошла Ченка. Ещё не понимая, что происходит, остановилась рядом:
— Трастуй, Тима! — И на стражей: — Пашто руки ломаешь?
— Сядьте, Набоков! Не надо прыгать. Вы не на гулянке. — И к Ченке: — Скажи нам, пожалуйста, знаешь ли ты этого человека?
— Што, отнако, насяльник? Сапсем слепой? То мой муж, Тима! — опускаясь перед Набоковым на колени, залопотала Ченка, и ему в глаза: — Так я каварю?
— Дура, — зло заскрипел зубами Набоков и уже тише: — Надо было тебя тогда со скалы сбросить…
— Что? Не слышно, повторите, — приподнялся с места Сахаров. — Кто слышал, что он сказал?
— Надо было со скалы сбросить, — повторил Сергей.
— Запишите, пожалуйста, в протокол! — приказал Сахаров машинистке.
Ченка запричитала:
— Тима, узнал ли ты меня? То я, Ченка! У нас с тапой доська, Улька! Ты каварил, назвать нато, как твоя папушка Ульяна. Помнишь, отнако?
Дмитрий зло посмотрел на неё. сжал кулаки, отвернулся.
— Так что вы на это скажете? — настойчиво спросил следователь.
Ченка вдруг вскочила, бросилась обратно в дверь и вывела за руку Улю:
— Смотри, Тима! Доська наша!
Казалось, у Набокова глаза выскочат из глазниц, до того был удивлён появлением девушки. Дмитрий привстал со стула, даже подался вперёд, как бы приветствуя дочь, но потом вспомнил, где находится, сел на место. Но, всё же не отрывая взгляда, покачал головой:
— Во как! Встретил бы на улице, не узнал…
— Так вы признаете, что это ваша дочь? — подхватил слова Сахаров. — Говорите, иначе мы предоставим свидетелей.
— Где уж ему признать, — осуждающе покачал головой Сергей. — Он и видел-то её один раз. Когда Уля была ещё младенцем…
— Свидетели? Какие такие свидетели? — иронически проговорил Дмитрий.
— Загбой, проводник Матвей Фёдоров, приказчик Малахов, братья Вороховы. И ещё есть кое-кто.
— И этих сюда привели? — зло ухмыльнулся Набоков.
— Надо будет — приведём.
Набоков опять перекинул ногу через колено, развалился на стуле:
— Что, обложить хотите, как медведя?
— Отвечайте по существу, гражданин Набоков! — поднимаясь с места, повысил голос Сахаров. — Здесь вам не прииск, где вы можете делать всё, что вам заблагорассудится! Будете запираться, тянуть время, для себя сделаете хуже.
Дмитрий притих. Понял, что это уже не шутки. Неизвестно, что у них там ещё за пазухой: то ли камень, то ли пуля. Лучше сказать правду.
— Ну, было по молодости…
— Тима! Как то, по молотости? — ахнула Ченка. — А как то сватьба, замуш прал, доська у нас?! — У эвенкийки затряслись губы, на глазах появились слёзы.
— Отвечайте, Набоков! Вы вступали в брак с гражданкой… Ченкой? — загремел Сахаров.
— Да какой там брак! — Дмитрий подскочил, но молодцы по бокам усадили его на место. — Так себе… погуляли, да и всё.
— Значит, была свадьба?
