Потом поочередно обменялась приветствиями с остальными женщинами.
— В дом! В дом! — открывая настежь двери, суетится Егор. — Как раз к завтраку.
— Что вы, — выдерживая паузу, улыбаясь ответила купчиха. — Я только что с парохода, ночевала в каюте и уже приняла две чашки кофею.
Но от приглашения не отказалась, прошла в гостиную впереди хозяев и присела за столом в головном месте. Пока женщины гремели посудой, завели незначительный разговор. По правую руку от Елизаветы Ивановны села Уля, напротив, помогая рукой деревянной ноге, Егор. Через несколько минут пришли Иван, Филя, Максим и так же подсели по краям длинного столового стола.
Первое время обменивались общими фразами: о пути по Енисею, удобно или нет купчиха доплыла, за какое время, о погоде и о других мелочах, что необходимы для начала общения.
А каждая из сторон конечно же ждала главного разговора о наболевшем, что мучило и терзало людей всё это время до и после разоблачения Суркова. Егор закурил, но уже не самокрутку, а, как это бывает при встрече с гостями, дорогую папироску. Елизавета Ивановна тоже, хлебнув из фарфоровой чашки чёрный кофе, достала из дамской сумочки позолоченный портсигар и, вставив в мундштук из слоновой кости дамскую папироску, пустила дым.
— Что там? — не выдержав, наконец-то спросил Егор.
— Вы о чём? — вскинув брови, выдохнула купчиха и тут же, улыбнувшись, качнула головой. — Ах, да. Вы о Суркове… Что же? Новости есть. И, можно сказать, неплохие. Следствие закончилось. К чему тянуть время? И так всё понятно. Свидетели, допросы… ах, как всё это тягостно и утомительно, поверьте. Дело вёл главный прокурор города Красноярска. Дело не рядовое, а из рук вон выходящее, сами понимаете. И сколько внимания, удивления, негодования! Поверьте, всё непросто.
Как бы обдумывая мысли, что сказать дальше, Елизавета Ивановна замолчала, пару раз затянулась, выдохнула дым и продолжила:
— Скоро суд. Я думаю, осенью… Суркову обещают каторгу, но это уже неважно. Все доказательства налицо. Главные свидетели на месте. Мне придётся задержаться здесь, у вас в Сибири. Но это необходимо. Надо решить все свои дела. Тунгус этот, как его? Энакин? Там, в Красноярске. Живёт в гостинице, теперь уже за мой счёт, — усмехнулась. — Водку пьёт, как заправский мужик! — И горестно покачала головой: — Ах, как жалко… Такой народ загубили — споили! Теперь Ченка. Она или твой, Уля, дедушка. Как его? Загбой? Кому-то из них тоже надо быть на суде. — И обратилась к Егору: — Я думаю, можно будет их пригласить приехать на суд? Ну а если не смогут, тогда есть показания. Наверное, с этим проблем не будет.
Она опять замолчала. Наконец-то докурив, затушила окурок в пепельнице и взяла в правую руку остывающий кофе. Пелагия, всё это время стоявшая в отдалении у стены, не выдержала, воспользовалась паузой, торопливо заговорила:
— А как же Ваня мой? Как он? Мучается, поди, бедный?
Елизавета Ивановна повернулась к ней, подбадривающе улыбнулась:
— Да, Пелагия. Не забыла я про вас. Специально разговаривала с ним. Иван там, в Красноярске, тоже содержится под стражей. За убийство, конечно, по голове не гладят. Всё одно — каторга. Но, учитывая обстоятельства, что, как его там, Агафон, был разбойник, насильник, убийца, можно повернуть дело так, что он просто помог в его розыске. Возможно, Агафон сам хотел убить Ивана, найти причины. А они, я так думаю, есть?!
Пелагия покраснела, низко склонила голову. Купчиха строго посмотрела, потом уже мягким голосом продолжила:
— Если вы, Пелагия, на суде скажете, что Агафон… ну, был с вами, силой… то это будет оправдательным фактом для Ивана. Я, — понизила голос, — на этот вопрос передала адвокату некоторую сумму. Он обещал защитить Ивана. В худшем случае дадут три года или отправят на вольное поселение.
Она не договорила. Пелагия со слезами на глазах бросилась перед купчихой на колени, схватила руку, стала её целовать:
— Ах вы, матушка моя! Спасибо вам… как благодарить вас… рассчитаюсь я… служить буду!
— Полноте! Хватит, дорогуша, — довольная неожиданной благодарностью женщины ответила Елизавета Ивановна и вдруг сама прослезилась. — Что же мы, женщины, такие несчастные?!
Все женщины, поддаваясь эмоциям, прикрыли лица ладонями. Егор полез в карман за табаком: слабые папиросы, не для этого момента, ни к чему форсить, когда на душе скребёт. Елизавета Ивановна тоже закурила, окинула всех таинственным взглядом и уже обратилась к Уле:
— Ну, милая моя, а сейчас давай поговорим о тебе.
Девушка вздрогнула. Она-то здесь при чём? Что хочет сказать эта добрая женщина? Недоумённо посмотрела на крёстного Егора, Максима, Ивана, Филю, на женщин. Особый взгляд подарила Пелагии. Может быть, что-то связано с Агафоном? Однако Елизавета Ивановна об убийце даже не вспомнила — заговорила о другом:
— Меня очень взволновала твоя судьба. Да и не только твоя, Уля, все вы здесь достойны особого внимания. Сколько пришлось вам пережить! И всё из-за этого… Суркова, будь он неладен. Я знаю, что и моя дальнейшая жизнь сложилась бы по-другому, будь жив мой брат. И отец мой, царствие небесное, прожил бы дольше, не знай, что сын погиб здесь, в Сибири. Все вы достойны хоть какой-то компенсации, так сказать. И ты, Уля, вы, Егор Исаич, и даже ты, Пелагия.
— Ну что вы, дорогая Елизавета Ивановна! Какая может быть… компенсация (слово-то какое, не выговорить, видно, иностранное), — запротестовал Егор. Но купчиха осадила его:
