— Но ты сможешь, несмотря на все твои усилия.
— Да, я дожил, несмотря на все мои усилия, — я доливаю себе еще скотча, потому что приказал Хавьеру оставить бутылку здесь. — Тридцать один — не значимая дата ни для кого, кроме меня, поэтому идея с большой вечеринкой просто… глупость. И, пожалуйста, отметь для себя тот факт, что я предупреждаю:
— Если это важно для тебя, то важно и для меня, Лахлан.
— Ой, да ладно. Тебе просто нужен повод устроить один из своих помпезных приемов. Для всех твоих подруг, увешанных бриллиантами и накачанных ботоксом до состояния пластиковых кукол. Никто из них не может даже улыбнуться! — я делаю глубокий вдох, потому что мне не стоило так заводиться. Теперь нужно принять таблетку — конечно, не ради фуфловых понтов обитателей Беверли Хиллз.
Я простой человек. Дайте мне лодку, виски и женщин. Больше мне ничего не нужно. Это все, в чем я когда-либо нуждался.
— Лахлан, дорогой. Давай вернемся к главному, хорошо? К той причине, по которой твой тридцать первый день рождения так важен.
— Я не должен был прожить так долго. Я этого никак не ожидал, впрочем, как и все остальные. Даже ты.
— И я счастлива, что у тебя получилось! Поэтому… вечеринка.
Я вздыхаю.
— Это понятно. Я действительно смог дожить. Но твое представление о вечеринке и мое… несколько отличаются.
Мама делает кислую мину.
— Да. Действительно. Твое понятие вечеринки — это выпивка и стриптизерши. Мое — более утонченное.
— Ты меня обижаешь, мам, — я делаю глоток скотча. Господи, как прекрасно он обжигает горло. — Я никогда не стал бы платить женщине за то, чтобы она разделась. При моих внешних данных в этом нет необходимости, — я дарю ей широкую идиотскую ухмылку.
Это должно было быть шуткой.
В некотором роде.
В смысле, это все правда. Но сейчас это была шутка.
Мама ее не поняла.
— Ты сам слышишь себя, Лахлан Монтгомери? Ты свинья.
— Это была шутка, мам.
— Нет, не шутка.
Я склоняю голову набок.
— Если на то пошло, мне действительно никогда не приходилось платить женщине за то, чтобы она разделась… или сделала что-то еще. Но, тем не менее, сейчас это была шутка.
— Не смешная.
— Просто потому, что у тебя ни фига нет чувства юмора. Ты такая же холодная, скучная и высокомерная, как все твои друзья, — я встаю. — Мне пора. У меня дела.
— Лахлан, за всю свою жизнь ты не работал ни дня. Какие у тебя могут быть дела?
— Разве я не говорил? У меня намечена тусовка в поместье Тринидад.
— Лахлан.
Я качаю головой.
— Мам. Серьезно. Научись понимать шутки.
— Лахлан, по крайней мере хотя бы появись на вечеринке в твою честь. Пожалуйста. Это важно для меня.
Я допиваю скотч и разгрызаю кубик льда — просто чтобы позлить маму. Снова.
— Хорошо. Я появлюсь. Но не рассчитывай, что надолго. Выпью стакан-второй, и на этом все, — я ставлю стакан на стол и после недолгих сомнений забираю недопитую бутылку. — А потом уйду. Я купил место на ледоколе, который идет за Полярный круг.
— Ты шутишь.
— По поводу путешествий я никогда не шучу, мам. Это единственное, к чему я отношусь серьезно, — я салютую ей бутылкой. — Путешествия и женщины.
— Ты мог бы сделать со своей жизнью что-то стоящее, Лахлан.
Чтобы дать матери понять, что последнее слово за мной, я язвительно говорю на прощание:
— Возможно. Но я этого не сделал. Я потратил ее впустую, наслаждаясь коротким промежутком, отпущенным мне.
