Ни в моей жизни, ни в моем сердце… черт, кого я обманываю? У меня больше нет сердца. Я похоронила его вместе с Олли.
Так что продолжаю идти, не оглядываясь. В какой-то момент слышу глубокий рев мотора большого пикапа и вижу, как мимо меня проезжает новый, но пыльный черный F-250. Окна открыты, играет какая-то музыка, и это точно не кантри. Калифорнийские номера. Огромный лохматый пес высовывает голову из пассажирского окна, язык болтается по ветру. За рулем мой белокурый бог-спаситель — рука высунута из открытого окна, голова качается в такт музыке. Он смотрит на меня и машет рукой — вежливый, дружеский жест.
А ведь прямо сейчас я могла бы быть в этом грузовике. Сидела бы на кожаном сиденье, под кондиционером, рядом с симпатичным парнем, руку лижет собака, играет музыка — не кантри.
Но увы. Я иду пешком — в сумерках, восемь километром на гудящих ногах. Одна.
Вдали от центра города ночь наступает очень быстро. В маленьком городке освещаются только центральные улицы, а в переулках чаще всего темно, разве что случайно попадет свет от уличного фонаря. А это значит, как только я выйду за пределы центра города, то растеряю всю свою храбрость. Конечно, здесь все мирно. Но кто может знать наверняка, ведь правда?
Мне требуется больше полутора часов ходьбы, чтобы добраться до дома.
Ноги горят и болят, а под ребрами словно засели ножи. Я вся в пыли, во рту тоже пыль. Купленную еду я уже успела прикончить по пути, и это значит, что я снова голодна, а дома только паста, но без соуса, и пара кусков зачерствевшего хлеба.
Поэтому разогреваю пасту, ем ее без соуса и оставляю хлеб на завтрак.
Но у меня есть еще кое-что.
Вино.
Моя собственная версия снотворного.
Я наливаю большой бокал и выпиваю его в постели, пытаясь одновременно читать.
Проходит еще немного времени, и наконец-то я достаточно пьяна, чтобы уснуть.
Но что происходит, когда я засыпаю?
Мне снится Олли.
Во сне мы лежим в кузове нашего старого Nissan — еще там, в Африке. Металл все еще горячий под нашими спинами — я чувствую его тепло. Я чувствую запах пыли. Я чувствую запах крови.
Я чувствую Олли, но не вижу его. Но чувствую и знаю, что он рядом со мной. В своем сне я ощущаю отчаянное желание, потребность, эту пробирающую до костей панику. Мне нужно его увидеть. Не знаю почему, но я должна его увидеть. И не могу повернуть голову. А если не поверну голову, чтобы посмотреть на своего любимого Олли, то больше никогда его не увижу.
Если я не посмотрю на него, он умрет.
Это единственный способ спасти его.
ПОВЕРНИ ГОЛОВУ, НАЙЛ!
Я кричу. Изо всех сил напрягаюсь и пытаюсь повернуться.
Но голова словно застряла в липкой тягучей паутине, которая удерживает меня. Я не могу повернуть ее. Я НЕ МОГУ! НЕ МОГУ!
Олли, Олли, пожалуйста, не уходи.
Не умирай, Олли.
Я не могу посмотреть на него, а время уходит.
Он зовет меня.
НАЙЛ. НАЙЛ. НАЙЛ. Я не слышу его, голос Олли тих, но я знаю, что он зовет меня.
Я рыдаю. Я его не вижу. Я не успею вовремя. Голова начинает поворачиваться, но очень медленно. Я его не вижу, он мне нужен, и все происходит слишком медленно. Паника пробирает до самых костей, и если бы я могла, то обхватила бы голову руками и повернула ее — только бы посмотреть на Олли, только бы спасти его. Но руки тоже застряли в этой паутине
А потом время внезапно перескакивает вперед, и я поворачиваю голову…
Я вижу Олли. Он лежит в синем стареньком Nissan рядом со мной. Его глаза открыты, но он меня не видит. Его глаза… эти прекрасные, цвета расплавленного шоколада, глаза — они мертвы и безжизненны. Кровь сочится из его рта. Голова разбита, и я вижу, как мозг вытекает и смешивается с кровью на его щеке.
Кровь — липкая, клейкая, густая — настолько темная, что имеет почти черный цвет. В его груди зияющая рана. Он только что умер. Еще теплый. Кровь сочится, струится по лбу, и я слышу, как он, хоть уже и мертвый, хрипит, задыхаясь от крови в горле. Мне жарко. Солнечный свет обжигает меня, наказывает за то, что я позволила Олли умереть. За споры о глупой музыке. За то, что не обращала внимания на дорогу, не видела, как в нашу сторону вылетел тягач, как зацепил нас и, подбросив, закружил…
