девушке жизнь: об аппарате искусственной вентиляции легких, о баллон-насосе, о консоли AB-180, об инфузионных насосах и об электроодеяле. На самом деле все просто. Кроме того, Джули подключили к аппарату для диализа, чтобы тот временно заменил неработающие почки. Было утро, и вот-вот должны были начаться запланированные на тот день операции. Я сказал, что готов оперировать первого пациента – недоношенного младенца с огромной дырой в сердце; родители сильно за него переживали.
В перерывах между операциями я возвращался к Джули. За столпившимися врачами я не мог разглядеть ее кровать. Один из коллег-кардиологов попытался с помощью УЗИ сделать четкий снимок сердца Джули, сведя к минимуму помехи от насоса, и это вызвало огромный интерес. Мышца желудочка обмякла и отдыхала, ничего не делая, и лишь ее небольшие подергивания свидетельствовали о том, что электрическая активность не пропала. Прямая линия на кардиомониторе раздражала кое-кого из медперсонала.
Ближе к вечеру состояние Джули оставалось стабильным, толпа рассосалась. Поскольку левый желудочек был пустым, а артериальное давление – низким, баллон-насос оказался бесполезен. Более того, он частично закупоривал артерию в ноге Джули и открывал еще один потенциальный путь бактериям в организм. Я настоял, чтобы его убрали. Кацумата жил на территории больничного комплекса, а сестра Дезире – всего в паре кварталов отсюда. Они пообещали, что присмотрят за Джули, и я отправился на ночь домой, подальше от этого дурдома.
Джули, очнувшаяся рано утром, выглядела напуганной и возбужденной. Она не имела ни малейшего представления о том, где находится и почему из каждого отверстия в ее теле торчат трубки. Кроме того, ее мучили сильные боли, и пришлось дать ей успокоительное. Не слишком много, чтобы давление не упало окончательно. Немного барбитурата в капельницу, и Джули вновь погрузилась в небытие – пожалуй, в данных обстоятельствах лучшего варианта и не приду-маешь.
Я разместил стетоскоп поверх грудины и услышал непрерывное громкое жужжание турбины (она по-прежнему была настроена на 4000 оборотов в минуту), перекачивавшей пять литров крови в минуту – столько же проходит за это время и через здоровое человеческое сердце. Мало кто из людей, находившихся возле кровати Джули, в палате интенсивной терапии, в больнице, в Оксфорде – даже во всей стране – осознавал, насколько значимым было это событие. Кровообращение без пульса помогло восстановить функции внутренних органов пациентки: мозга, почек, а затем и печени. Создатели технологии искусственного сердца отрицали, что такое возможно, заявляя, что кровяные насосы непременно должны пульсировать, и списывая три предыдущие неудачи с AB-180 именно на это.
Так чем же важно было это открытие и почему меня охватило радостное волнение? Если кровоток без пульса прекрасно справлялся с задачей в качестве временного решения, то новое «сердце Джарвика», по идее, должно было успешно работать и при установке на постоянной основе.
В семь утра меня вызвали к телефону на сестринском посту: со мной хотел поговорить кто-то с американским акцентом (имени им не сказали). Это был Джордж Маговерн – человек, который положил начало разработке AB-180. Он звонил из Питтсбурга – там было далеко за полночь. Ричард уже связался с ним, но он хотел поблагодарить меня лично. Его инженеры все еще праздновали это событие; они передавали Джули наилучшие пожелания и выражали надежду, что мы сможем продержаться до тех пор, пока не раздобудем донорское сердце. Я ответил, что постараемся. Вот она – та самая поддержка, в которой я так нуждался и которая помогла мне закрыть глаза на скептиков. А заодно и на главврача.
На следующий день мы отключили АИК и достали трахеальную трубку. Удивительно, но с мозгом Джули, судя по всему, все было в норме. Она могла поддерживать разговор с родителями, а в мочеприемнике что-то плескалось. Я перевел взгляд на прямую линию на кардиомониторе и заметил кое-что любопытное. Регулярный сердечный ритм сменился беспорядочным мерцанием предсердий. Само по себе это было обычным явлением, но после длительной паузы вслед за нерегулярными сокращениями на мониторе наблюдался отчетливый всплеск: сердце начало выбрасывать кровь, когда у него появлялась возможность хоть немного наполниться.
Я ничего не сказал, но начал подозревать, что состояние сердца Джули улучшалось. В большинстве случаев медикаментозное лечение помогает больным вирусным миокардитом, и они выздоравливают, не достигая стадии шока. Тогда зачем же делать Джули пересадку сердца, если ее собственное сердце набиралось сил? Просто потому, что так принято при острой сердечной недостаточности? Я предложил ввести девушке дозу стероидов, чтобы снять воспаление в сердечной мышце. То еще колдовство, но она как минимум будет чувствовать себя не так паршиво.
Теперь мне предстояло принять очень сложное решение. Была среда. По чьему-то нелепому недосмотру у меня оказалось запланировано выступление на конференции в Японии в пятницу, а затем еще одно в субботу, только уже в Южной Африке. Как вообще можно было такое запланировать? Даты были записаны в ежедневнике так, словно речь шла о Лондоне и Бирмингеме. Однако при желании я теоретически мог успеть в оба места. Вопрос состоял не в том, куда ехать, а в том, следует ли мне в принципе ехать куда-либо. Из-за разницы во времени я даже не мог толком подсчитать, как долго меня не будет в Оксфорде. С другой стороны, незаменимых людей нет, на мою команду можно положиться, а состояние Джули стабилизировалось. Таким образом, я решил все же поехать.
Накануне отъезда я собрал Кацумату, Ричарда, Дезире и всех врачей из отделения интенсивной терапии, чтобы составить план на время моего отсутствия. Все выглядело много-обещающе: функции почек и печени Джули восстанавливались, на осциллограмме артериального давления отмечались регулярные всплески, а ее сердце, судя по ЭКГ, сокращалось все лучше и лучше. Насос справлялся со своими обязанностями. Наш план заключался в том, чтобы поддерживать Джули в стабильном состоянии и дать ее организму возможность постепенно восстановиться. Для этого требовались крепкие нервы.
