половиной и семью с половиной литрами в минуту и зависела от скорости вращения ротора, а также от артериального давления Питера, которое сейчас тормозило прохождение крови через насос. Это шло вразрез с привычной логикой: когда у Питера повышалось давление, кровоток значительно снижался. При недостаточном кровоснабжении мозга и остального тела в крови накапливается молочная кислота, а почки перестают вырабатывать мочу. Но пока все шло как надо. Насос справлялся с возложенными на него обязанностями.
Когда грудную клетку закрыли, а хирургические простыни сняли, Питера переложили на каталку, чтобы отвезти в палату интенсивной терапии. Там за него взялась команда первоклассных медсестер, в точности знавших, чего ожидать. Питера подсоединили к кардиомонитору, и вокруг собралась публика, чтобы лицезреть пациента без пульса – первого, кому имплантировали революционную модель искусственного сердца, которое должно остаться внутри него навсегда. Мы оставили Питера на попечении медсестер, дав указание вызвать нас, если что-то пойдет не так.
После самой будоражащей операции из всех, которые я когда-либо проводил, уснуть мне толком не удалось: до того я был возбужден. Поэтому в половину пятого утра, едва солнце встало, я зашел к Питеру в палату. Приложив к его груди стетоскоп, вместо привычного сердцебиения я услышал характерное непрерывное жужжание насоса. Единственная работающая почка перестала вырабатывать мочу, но этого мы ожидали. Больше всего меня тревожило то, что переливание крови вредно для легких, а Питеру влили уже тридцать пакетов. Поскольку его кровь теперь текла в обратном направлении – вверх по нисходящей дуге аорты к мозгу, оставалось только гадать, когда он придет в себя. Что ж, время покажет.
Я пошутил, что, несмотря на христианское вероисповедание, он стал монстром Франкенштейна, который подпитывается током через стержень в голове (из-за чего та сильно болела). Так или иначе, Питер решительно настроился выздороветь.
Состояние Питера оставалось стабильным на протяжении следующих тридцати шести часов, и он начал приходить в себя. Когда он смог самостоятельно дышать, кашлять и понимать наши указания, мы приподняли в кровати его массивное тело и вытащили дыхательную трубку.
Первое, что он сказал, увидев меня:
– Ну и засранец же вы.
Межреберная торакотомия[27] – процедура очень болезненная, а ведь у Питера, кроме того, были швы на голове, шее и в промежности. Тем не менее произнес он эту фразу с юмором, с улыбкой на лице. Он был рад, что все еще жив. Мы немного поговорили о том, как прошла операция.
Буквально за неделю почка начала неплохо функционировать, и необходимость в диализе отпала. Питер усиленно работал над тем, чтобы подняться с постели и вновь обрести подвижность, в чем ему помогал физиотерапевт. Хотя насос быстро восстановил нормальный кровоток, требуются месяцы, чтобы исправить разрушительные последствия хронической сердечной недостаточности. Здесь та же история, что и с пересаженным сердцем. Вместе с тем Питер не мог нарадоваться исчезнувшей одышке и тому, что левая часть сердца больше не давила на легкие. Он начал избавляться от литров жидкости, которая за долгие месяцы болезни скопилась в тканях, состояние его ног улучшилось, а нос и лицо порозовели.
Поразительно, но Питер покинул больницу всего через одиннадцать дней после операции – семья забрала его домой в Бирмингем. В Штатах столь стремительную выписку ни за что не допустили бы. Перед отъездом Питеру пришлось пообщаться с прессой: у входа в больницу его поджидали многочисленные фотографы. Он получил огромное удовольствие от происходящего. Наша англо-американская операционная бригада провела первую в мире операцию подобного рода, но главной звездой был Питер – пациент без пульса. Сам себя он называл киборгом.
Питер усердно занимался, и постепенно его физические возможности увеличивались. Живот через несколько недель начал сдуваться, потому что уходила жидкость, скопившаяся вокруг внутренних органов, а еще чуть позже Питер окончательно избавился от отеков ног. Спустя пять месяцев после операции, в ноябре, нормализовался даже его сердечный ритм.
Он был весьма разговорчив. По его словам, события, произошедшие после июня, превратили его из беженца, вынужденного уйти с работы и отказаться от всех радостей жизни, в человека, получившего вид на жительство. Его личное обаяние засияло в полную силу. Постоянные страх и растерянность сменились нескрываемой радостью из-за отсроченной смерти. На протяжении многих лет он не чувствовал себя таким здоровым.
Вот его слова.
«Очень раздражает, когда люди говорят, будто я был храбрым. Во мне не было ни капли храбрости. Я всего лишь поменял гарантированную медленную смерть на риск быстрой и безболезненной, а также на шанс выздороветь. Когда я только покинул больницу, то даже не осмеливался строить планы на будущее. Я просто радовался каждому прожитому дню. Теперь же я начинаю думать о том, что сделать с оставшимся временем, и обзваниваю всех друзей, чтобы сообщить, что я еще жив».
В Бирмингеме Питер стал предметом всеобщего любопытства. Волосы на голове отрасли не сразу, и любой прохожий мог отчетливо разглядеть разъем за ухом и идущий от него черный кабель. Дети подходили и спрашивали, зачем ему в голове этот стержень. Неужели он робот? Питер с превеликим удовольствием им все объяснял. Он чудесно отпраздновал Рождество, до которого даже не рассчитывал дожить.
Это не храбрость. Я лишь променял медленную смерть на риск быстрой и безболезненной и на шанс выздороветь. Я не строил планов на будущее, а теперь обзваниваю друзей, чтобы сказать им, что я все еще жив.
Однажды, отправившись за покупками в период январских распродаж, Питер ощутил резкую боль в голове. Незадачливый воришка схватил его наплечную сумку с контроллером и аккумуляторами, думая, что в ней фотоаппарат. Разъем питающего кабеля был выдернут из черепа, и насос прекратил
