Я замолчала, понимая, что так, скорее всего, и окажется в конце концов.
– Хорошо, – вдруг неожиданно спокойно сказал директор. – Я вас отпускаю в годичный академический отпуск. В конце концов, у вас есть на него право. И если что-то не получится там – вам есть куда вернуться.
– Я что, – голос неожиданно сделался какой-то писклявый, – такой хороший специалист?
– Незаменимый, – сказал директор твёрдо.
– Вот уж никогда не думала…
Теперь мне нужно было не разреветься.
Я встала:
– Спасибо.
– А всё-таки, – директор посмотрел куда-то в угол, – зачем? Почему? Не понимаю…
– Не могу объяснить, – сказала я. – Хочу, но… Это зов. Я же на четверть горянка… Ну, как с гипнокодированием: что-то сидит где-то внутри и реагирует на комбинацию слов, и уже ничего не сделать, сопротивляться невозможно. Я знала, что это когда-то произойдёт, просто не ждала… именно сейчас…
– Значит, медицина бессильна, – сказал директор, подписал пустой бланк и протянул мне. – Заполните – с такого-то по такое-то, сбор материала по теме… ай, что я вам объясняю… Потом в кадры и бухгалтерию. Всё, удачи.
Комната оставалась за мной и три четверти оклада тоже, а машину я сдала, потому что зачем мне нужна будет машина? Это потребовало некоторой настойчивости, машина полагалась по штату, но я эту настойчивость сумела проявить. Кстати выяснилось, что мне за неиспользованные два отпуска и тьму переработанных часов положена компенсация, за которой надо зайти на следующей неделе – солидная, в общем-то, сумма, особенно по моим запросам.
Потом до вечера я вводила Обриша в тонкости методик, хотя уже понимала – парень всё запорет, и не потому, что дурак, а по причине отсутствия научного терпения. В нашем деле нацеленность на результат губит почти так же, как в деле каменоломном – разве что руки-ноги остаются при тебе…
Гиротрамваи уже не ходили, и я вызвала развозного. Пока ждала его у проходной, пошёл дождь. Потом я услышала, как отъезжают главные ворота. Из двора Департамента с влажным шорохом выехали три длинных жёлтых лимузина и тут же скрылись за поворотом. Я смотрела им вслед и о чём-то напряжённо думала. Настолько напряжённо, что не заметила подкатившего развозного.
Водитель опустил стекло:
– Эй, тётка, едем?
– Едем, племяшек…
Он гыкнул, но дверь открыть и не подумал.
Я села на переднее, рядом с ним, чтобы он мог любоваться всеми моими рубцами. Нет, вру, не всеми…
– Значит, так, племяшек. Первым делом в «Старого Енота», там подождать, потом в «Галерею», там тоже подождать, потом на Героев, семнадцать. Запомнил или повторить?
– Зап-помнил…
– Сам с Юга?
– Ага. Из Савфакса.
– И как у вас там с белыми субмаринами?
– По реке-то они не осмеливаются… А на побережье, бывает, ерохвостят. Хотя, мню, всё уж не так, как в прежде. Побаиваться стали.
– Побаиваться – это правильно… – рассеянно поддержала я, а когда он ринулся развивать тему, осадила: – Давай, джакч, езжай – и молча, понял?
Он опасливо кивнул.
В «Старом Еноте» можно было не только поесть за столиком, но и взять еду на вынос. Я часто этим пользовалась, меня здесь знали (такую забудешь…) – поэтому и предлагали иной раз что-нибудь особенное. Вот и сейчас поварёнок Фрош подмигнул мне и сказал, что есть жаркое из кролика под соусом из озёрных грибов. Я засмеялась и сказала, что озёрные грибы до Столицы не доплывают уже давно, а он сказал, что их научились выращивать в садках на Каскадных, и скоро этого деликатеса будет завались в любой заводской столовке, а пока – вот, только у них. Я взяла на двоих, расплатилась и направилась к развозному. Развозной толковал о чём-то с длинным хлыщом, похожим на сутенёра. Тот стоял, наклонившись вперёд, держа в согнутой и отведённой руке дымящуюся сигару. Увидев меня, хлыщ кивнул водителю, показал пальцами другой руки какой-то знак и пошёл прочь мерзкой вихляющейся походкой.
– Кто это? – спросила я, усаживаясь. – Чего хотел?
– Я не понял, – растерянно сказал водитель. – Какой-то «весёлый мертвяк»…
