царской власти, и никогда врагам России не было так легко и вольготно творить свое черное дело, как в эту войну. Столица империи в годы войны ни в чем не изменила своего лица: буйствовали шуты и клоуны, клеймя со сцен и кафедр все русское, кипела жизнь на биржах и в салонах богатых и именитых петербуржцев, где о войне говорили с пренебрежением и даже со злостью. В Петрограде без устали шли балетные и цирковые представления, скачки на ипподромах, кордебалеты. Разжиревшая петербургская знать платила огромные деньги за место в театре. Сборы представителей кордебалета давали невиданные барыши. Репортеры объявляли, что «танцовщицы получали ценных подношений на десятки тысяч рублей. А в кружки для беженцев и на подарки в окопы для солдат не опускали даже копейки»[226]. На восток от Днепра и Москвы война почти не ощущалась. Газеты и журналы, скованные жесткой цензурой, о войне не сообщали, «критика Германии была запрещена» [227].
Такого еще в России не было. В Лондоне и Париже весь правящий класс сплотился вокруг короля и центральной власти и целей войны, в России он развратился и, как порочная женщина, искал способы подороже себя продать. Никто не стеснялся открыто выражать свои симпатии Пруссии и Германии, и к этому враждебному хору людей от власти примыкало и много обывателей. Продавалось все: честь, совесть, власть, секреты, — и люди, занимавшиеся этим ПРЕСТУПНЫМ промыслом, не преследовались, а поощрялись. Благородные цели войны были подавлены низменными инстинктами столичной знати выжить в этой войне и сохранить свои богатства и привилегии независимо от того, кто победит — Германия или Россия. Большинство этих лиц склонялось к поражению России, так как основные их землевладения и поместья находились в Прибалтийском крае, Финляндии, Польше и западных губерниях, где и до войны было сильно прусско-немецкое влияние, а с началом войны там произошло открытое неповиновение царскому режиму, которое так же открыто было поддержано заявлениями кайзера Вильгельма II о принадлежности этих земель Германской империи.
В высших аристократических кругах столицы империи широко было распространено мнение, что без немецкой культуры и помощи Германии в развитии русской экономики сами русские не справятся с масштабностью дел в своей стране. В разгар войны князь С. Мансырев писал, что основная задача России в войне — покончить с милитаризмом в Германии и этим ограничиться по отношению к ней. «Опасно было бы подорвать ее могущество в корне; пока она цела — целы и наши государственные устои; в ней поддержка нашего внутреннего порядка; без ее твердой государственности мы, слабые духом, неустойчивые в убеждениях, подпадем под влияние других народов, еще более опасное для нашей мощи и величия; мы воюем с прусским милитаризмом, а не с германским народом; он выше нас по культуре и на долгое время будет и должен быть нашим руководителем»[228]. Это было мнение не постороннего обывателя, а князя, работавшего в министерстве императорского двора влиятельным сановником, хорошо знавшего царя и отражавшего взгляды его близкого окружения. Сам министр императорского двора граф Фредерикс был твердо убежден, что Россия должна поддерживать хорошие отношения с Германией. Пруссия, по его мнению, «была последним оплотом монархической идеи — мы нуждались в Пруссии не меньше, чем она в нас»[229]. «Ни Франция, ни Англия, — говорил он, — на помощь нашей монархии не придут. Они будут только рады, если Россия станет республикой»[230].
Неистовость празднеств, блеск и роскошь салонов в условиях войны разительно отличали светское общество Петербурга от вкусов и привычек русской знати недалекого прошлого и от ужасов и страданий войны. В древней Греции и древнем Риме не позволяли такого кощунства даже в дни, когда их легионы вели войну вдали от Афин и Рима, а здесь война бушевала в собственной стране, в нескольких сотнях километров от столицы, и самодержец спокойно взирал на адовы прегрешения своих царедворцев. Посетителем многих салонов был Распутин, но особенно частым гостем он был в салоне баронессы Розен, поражавшей столичный бомонд блеском роскоши и свободой нравов в нем. На содержание такого салона нужны были большие деньги, и только позднее выяснилось, что денежные субсидии баронессе являлись постоянной позицией в бюджете Nachrichtendienst[231]. С не меньшим бесстыдством и безразличием к общественному мнению страны блистали салоны Богдановича, Римского-Корсакова, графини Клейнмихель и Нарышкиной (урожденной графини Толь). В самом начале войны царедворец Штюрмер создал в своем дворце политический салон, который посещали члены Государственного совета и сенаторы, министры правительства и высшие сановники империи, где вершилась большая политика и определялись судьбы людей, причастных к верхним эшелонам власти[232]. Здесь часто проходили политические собрания, на которые приглашались губернаторы, предводители дворянства, военные чины и церковные иерархи. Постановления этих собраний через особо доверенных лиц передавались председателю правительства Горемыкину и министру двора графу Фредериксу, который доводил их до сведения императора. Основной лейтмотив всех постановлений выражался в озабоченности прогерманской знати продолжением войны с Германией, и давались советы и рекомендации, как избежать ее гибельных последствий для России. Влияние этого салона на политическую жизнь России было настолько сильным, что в начале января 1916 года Штюрмер возглавил правительство, и только боязнь народного взрыва помешала ему заключить сепаратный мир с Германией. «Все, кто сколько- нибудь понимали положение царской власти в самый разгар войны, увидели в этом начало конца»[233].
Русская армия, вовлеченная императором Николаем II в войну, оказалась без поддержки царской власти и оставленной наедине с собой решать сложные вопросы обеспечения себя вооружением и снабжением продуктами питания. Ненормальные отношения между Ставкой и правительством открылись в начале войны, и они усугублялись по ее ходу. Когда вырабатывалось положение о Верховном главнокомандующем, то подразумевалось, что во главе армии станет царь. Но Николай не был готов к исполнению этих обязанностей, и его сумели отговорить от такого шага. При назначении Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича сразу возникло противоречие с правительством и другими ведомствами, не пожелавшими исполнять решения и указания Ставки, а царь занял нейтральную позицию и, как всегда, ни во что не вмешивался. Это породило ненормальные отношения
