как ни важны они, — сказал Черчилль, — несопоставимы с усилиями России“. Черчилль определил грядущий 1943 год как „суровый и ужасный, мы должны встретить его вооружившись твердой волей, скрепив сердце“.
Но все это отстояло в невероятно отдаленном будущем, путь в которое лежал через Сталинград. Советское руководство по достоинству оценило десант союзников на африканский континент. Успешная высадка англо-американцев в Северной Африке позволила Черчиллю уже 9 ноября 1942 г. заявить, что возникает „в целом новая ситуация, целый ряд новых возможностей для наступления против Гитлера в 1943 году“. Он предполагал подготовку к вторжению в Западной Европе и нанесение ударов по Италии.
Нужно сказать, что Черчилль достаточно быстро оценил эффект разворачивающейся Сталинградской битвы на общий ход войны. В ноябре 1942 года, в самом начале грандиозной операции, он писал: „Мне кажется уже невозможным, чтобы Гитлер мог перевести какие-либо силы с Востока на Запад. Битва на русском фронте в значительной мере изменила мировую ситуацию“.
Глава германской дипломатии Риббентроп стал ощущать шаткость положения Германии в мире с высадкой западных союзников в Северной Африке. В день высадки он спешно присоединяется к поезду, везущему Гитлера на ежегодную встречу участников „пивного путча“ 1923 года. На этот раз Риббентроп умоляет Гитлера позволить ему начать пробные подходы к советским дипломатам в Стокгольме, чего очевидным образом нельзя сделать без обещаний широких уступок на Восточном фронте. Гитлер резко отвел эту идею — но аргумент был особенный: мир не просят в момент слабости. Какое-то время Гитлер, видимо, обдумывал эту идею и пришел окончательному выводу, который огласил перед пивными камрадами. „Отныне и в будущем мы не будем выдвигать предложений о мире“. Западные союзники оценили неисправимость нацизма. Через три месяца Черчилль в марокканской Касабланке в присутствии президента США выдвинет правило „безоговорочной капитуляции“. Борьба принимает максимально ожесточенный характер.
Гитлер двигался в Мюнхен из Восточной Пруссии на замедленной скорости из-за разбомбленных западными союзниками путей. На пути он видел эшелоны с ранеными, прибывшие с Восточного фронта. Он приказал задернуть занавески своего вагона. В штабном вагоне обсуждали направление, в котором пойдут союзные транспорты, только что прошедшие Гибралтар. Гитлер сказал, что на их месте он постарался бы захватить Рим — там их ничто в данный момент остановить не могло. Еду в вагоне-ресторане подавали на изысканном фарфоре. Спать фюрер отправился на рассвете.
В Германии Гитлер 8 ноября произвел оценку стратегической ситуации на традиционном сборе в „Левенбройкеллер“, перед ветеранами нацистского движения. В громадной пивной над аркой главного зала висела неимоверных размеров свастика, над сценой свисали золотые орлы. Гитлер, в коричневой рубашке с нарукавной свастикой, буквально ворвался в знаменитую пивную под рев камрадов, певших партийный гимн „Хорст Вессель“ с тройным „Зиг Хайль“ после. Его слова о Сталинграде запомнились многим. (В Сталинграде эта речь транслировалась по радио). Было что послушать. „Я хотел взять этот город — вы знаете, что мы скромные люди, — мы владеем им. Осталось только несколько небольших кварталов. Некоторые спрашивают, „почему все не происходит значительно быстрее?“ Потому что я не хочу создавать второй Верден, а предпочитаю делать дело небольшими ударными группами… Важно то, что корабли больше не поднимаются по Волге“. Гитлер объявил, что он не Вильгельм Второй — этот слабый человек, который умудрился отдать огромные завоевания германского народа на Востоке из-за того, что кучка предателей внезапно пожелала улучшить свои отношения с Западом. „Все наши враги уверены, что Германия сдастся без четверти двенадцать, но я принципиально ничего не сдам до пяти минут первого“. Германскому народу дорого обошлась эта бравада. В пять минут первого огромное государство в центре Европы на себе испытало некоторые аспекты сталинградской реальности.
„Небольшими группами“, обещанными Гитлером сражающейся на берегу Волги армии, стали прошедшие курс обучения специалисты по борьбе в городских кварталах. Они стали прибывать в Сталинград после нажима Рихтгофена на Ешоннека, который обратился к Гитлеру. Эти инженерно-подрывные части называли „пионерами“-первопроходцами. Пять батальонов „пионеров“ прибыло в Сталинград. С собой они везли аккуратные упаковки динамита, автоматы, огнеметы — все для „грязной работы“.
Первым обозначенным пунктом для „работы“ одного прибывшего подразделения — 336-го батальона — стали окрестности завода „Баррикады“. Остальные четыре батальона были распределены вдоль всей линии городского фронта. „Пионеры“ были поражены колоссальными разрушениями Сталинграда. Стальные листы в разрушенных цехах странно скрипели, противник был почти невиден. Новоприбывшим объясняли, что он прячется в подвалах и выходит на поверхность через канализационную систему, что в руинах предстояло пройти практику на ориентацию. Но „пионеры“ при этом проявляли самоуверенность, деловитость, углубленность в себя. Они, мол, и не такое видели в Воронеже. Вскоре после первого знакомства с местностью в месторасположении „пионеров“ внезапно раздался взрыв, и новичкам пришлось хоронить восемнадцать своих товарищей. Это несколько отрезвило подрывников-„пионеров“.
Прежде всего им поручено было взять два опорных пункта защитников „Баррикад“: во-первых, химический цех; во-вторых, т. н. „дом комиссаров“ в нескольких сотнях метров от химического цеха (дом из красного кирпича, странным образом почти уцелевший и доминировавший над местностью). В половине четвертого утра, после стандартной артподготовки „пионеры“ бросились на химический цех. Огнеметы сделали свое дело, здание попало в руки немцев. Проблему представил собой „дом комиссаров“. Утром последовавшего за взятием химического цеха дня „пионеры“ обрушились на него с полной верой в успех. Защитники укрылись в подвалах. В ярости „пионеры“ стали заливать в подвалы бензин и поджигать его. Вниз были брошены динамитные шашки. Можно было праздновать победу, только делать это было уже некому — не раненым среди „пионеров“ остался лишь один человек. Он вызвал к берегу Волги большой патруль. От немецкого патруля через три часа осталось три человека.
Пять батальонов (общим числом три тысячи человек) в течение нескольких дней потеряли треть своей силы. Но они нанесли защитникам города
