Затем поглядел в сторону камина. Дрова почти прогорели, превратившись в черно-красные мерцающие угли.
Этим ненастным сентябрьским вечером Кейдж понял, чего ему не хватает. Грозы! Настоящей, как в счастливые дни палеолита, когда над его маленьким, никак не больше Авалана, Сен-Пьером небо затягивало черными тучами, а он, стараясь не попасться на глаза матери или крестному, выбегал за околицу, чтобы встретиться лицом к лицу с Его страшной яростью. Вдохнуть острый дух молнии, с внезапным счастливым (не смутным!) ужасом почувствовать, как дыбом встают волосы на макушке. А потом — пусть ругают хоть до самого вечера!
В Авалане грозы не дождешься, и не только потому, что осень. Крис уже понял: в этих местах тучи могут толпиться на небе годами, потом сквозь них проглянет солнце, поманив ясным днем. И снова душный сумрак — вечный, без надежды на очистительный огонь.
Гостей не было, напротив, репортер остался в доме один. Хозяйка, мадам Кабис, попросила помочь с камином и ушла, не сказав куда. Постоялец догадывался: к отцу Юрбену. Ей тоже душно под вечными тучами.
Кейдж, устроившись в большой комнате у стола, положил перед собой блокнот, перелистал. История, считай, написана, можно и точку ставить. Плохо, что без кульминации и финала, но жизнь — не всегда кино. Иногда это радует, но чаще наоборот.
Год назад неутомимая Мисс Репортаж позвала его на одну из нью-йоркских киностудий. Намечался уникальный просмотр. Нерожденный фильм, кое- как смонтированные пленки, купленные за бесценок у продюсера-банкрота. Минут через двадцать после начала Крис понял, в чем причина. На экране постоянно что-то происходило — и ничего никуда не двигалось. Приграничная крепость в пустыне, маленький гарнизон, тревожный шорох песка, чужие тени в ночном сумраке, мелкие дрязги среди сослуживцев — и вечное, словно зубная боль, ожидание беды. Но годы идут, меняются коменданты, растет кладбище за низкой глинобитной стеной. Те же тени, тот же песок, то же смутное предчувствие неизбежного. И только в последнем, коротком кадре пустыня ощетинивается сотнями винтовок, тени превращаются в ровные пехотные цепи — и над крепостью взрывается первый снаряд. Звук, словно гром в разгар грозы, запаздывает на пару мгновений, зрители его уже не услышат. «The End».
— Публика — дура, — резюмировала Лорен, перекуривая после фильма. — И режиссер — дурак, а продюсер вообще без мозгов. Но фильм — гениальный[63].
Крис, подчеркнув несколько строчек в блокноте, отложил карандаш. Самое время уезжать, пока тени — всего лишь тени. Пусть лучше Испания, — там все, по крайней мере, ясно.
«Шелковый тревожный шорох...» Шаги...
— Это я, — сообщила Натали Кабис, появляясь на пороге. — Кретьен, в серванте, на второй полочке, графин, там еще что-то осталось. И — рюмки, пожалуйста.
* * *
Угли почернели, огонь съежился, распадаясь на маленькие острые язычки. Свет не включали, и в комнату неслышно шагнула Мать-Тьма.
— О чем пишете, Кретьен? — Хозяйка поставила рюмку на скатерть. — Если не секрет, конечно.
То, что женщине это совершенно не интересно, репортер понял сразу — как и то, что спросила не просто так. Хочется самой рассказать, но что-то мешает.
— Не секрет. Да, об этом и без меня писали. Когда сюда пришли крестоносцы, катары дрались долго и упорно. Шансов не было, но они не сдавались.
