стола, — тоже рисунки. Правда, какие-то иные, вроде не танцы...
Сын колдуна замер, а затем осторожно поставил разогретую джезву на подоконник. Не танцы... Зато под первым рисунком дата — 1848-й. Он еще подумал, что альбом театральный, такие он видел, но рядом с датой была и надпись...
Пистолет вынул, достал из портфеля тяжелый каучуковый мячик. Положив все на стол, прикрыл газетой, затем сходил за альбомом. Сел, пристроил перед собой, раскрыл. Первая страница, вторая... пятая...
— Gospode, Bozhe moj!
И принялся изучать каждую черточку.
7
— Одного боюсь, они Монстра бросили. То есть, Джо, который у мисс Лорен помощник. Оставили парня палатки сторожить, а сами в Тулузе б-б... бока греют... Мне, знаешь, все равно, чем она там с этим толстозадым занимается, но Джо в чем провинился? Я, конечно, телеграмму отбил, что мог, высказал... Нет, все равно придется самому съездить, иначе неправильно будет.
— Бросать друзей — подло, — согласилась Мари-Апрель. — Наш мир и вправду несправедлив, Кретьен. Иногда думаешь, что катары были в чем-то правы. Если их души еще здесь, пусть слышат.
После полудня пошел мелкий дождь, вновь завыл ветер, срывая верхушки сосен, но в четвертом измерении — глубокой щели, рассекшей каменный панцирь башни, было тихо и сухо. Мари-Апрель принесла два одеяла, а запасливый Кейдж извлек из глубин чемодана чудо начала века — спиртовую горелку фирмы New York coppersmith, память о далеком Сен-Пьере. Бледно-синее пламя, высветив неровный круг, сгустило тени, но даже мрак казался теплым и уютным. Девушка достала знакомую флягу, а репортер — бутылку сливовой наливки от мадам Кабис.
Пока не пили, увлеклись разговором.
— Я ничего не понимаю в истории, Мари. И теологии не знаю, и в политических партиях путаюсь. Но если чего плохо, сразу чувствую. В Авалане — хуже некуда. То, что я ночью видел... Допустим, и вправду призрак, хоть и не очень я в них верю. Но почему все думают, что графиня их пугать приходит? А если ей там плохо, она же не упокоенная, без креста и ладана лежит. Она — к людям, вдруг помогут? А ее гонят!
В неярком свете лицо Мари-Апрель потеряло краски, став неожиданно старше. И голос звучал иначе.
— Есть много легенд, в которых призраки приходят, чтобы им даровали покой. Те, что посмелее, находят рядом с костями сундук с золотом. Но у графини нет ничего, даже савана... Знаешь, Кретьен, иногда кажется, что я сама — Тень. Мне смотрят в лицо и не узнают. Не могут узнать! Мы здесь, рядом, но между нами по-прежнему — твой дурацкий фотоаппарат. Это тоже несправедливо и очень грустно.
«Contax II» покоился в чемодане, но Кейдж и не подумал возразить. Достал из кармана куртки глиняные стаканчики, плеснул наливки. Слива попалась горькая...
— Я спою, можно? — внезапно попросил он. — Настоящая черная песня из Big Easy. Только тоже... очень грустная.
Дождался ее кивка, поглядел на синий огонек.
Мотнул головой, выдохнул резко.
— Что бы ни случилось, я буду всегда помнить трех женщин: маму, мою первую девушку и тебя. И это останется со мной навсегда.
— Ты забыл о четвертом измерении, — внезапно улыбнулась рыжеволосая. — Представь, что мы уже там. Что ты сделаешь, Кретьен?
