казаками Дорошенко то, что у них оставалось еще от веры и преданности этому благородному делу.
Но казаки уступали со всех сторон течению, которое влекло их к другим судьбам. Москва, показывая вид, будто бы принимает предложения Дорошенко, думала лишь поддержать на берегах Днепра то смутное положение, которое благоприятствовало ее видам на Киев. Гетман правого берега, в конце концов, понял это и, стараясь увильнуть подобно Богдану Хмельницкому, завел переговоры с Брюховецким, своим соперником на левом берегу, который, ничего не понимая, полагал, будто бы он находится накануне смещения. Результатом подобного соглашения было общее истребление московских гарнизонов, сопровождавшееся обычными для этой страны жестокостями. Так, жену Гадячского воеводы Огарева водили по улицам полураздетую, после чего ей отрубили одну грудь. Сам Брюховецкий был потом задушен по приказанию своего же сообщника! И это все происходило как раз в момент восстания Разина на юге и бунта в Соловках на севере!
Москва еще раз взяла верх над этими волнениями. Управитель киевскою митрополией Мефодий, кажется, играл здесь какую-то подозрительную роль. Черниговский архиепископ Баранович, завидуя ему, воспользовался этим случаем, чтобы выставить себя умиротворителем. Вызванный на правый берег бунтом казаков Запорожья под Суховеем, а также, опять-таки подобно Богдану Хмельницкому, неверностью своей жены, Дорошенко оставил на левом берегу своего есаула Демьяна Многогрешного, который, предоставленный собственным силам, не замедлил подчиниться Ромодановскому. С этим новичком или с Дорошенко Баранович льстил себя надеждой провести свою автономную программу и распространить ее на оба берега, но в то же самое время другой представитель украинского клира, новый нежинский протопоп Симеон Адамович, развил в Кремле взгляды совершенно другого рода, которые были, естественно, лучше приняты.
Высший и низший клир разошлись по этому вопросу, причем первый разделял вкус казацких вождей к независимости, а второй держался общего дела с народными массами, предпочитавшими грубость московских воевод дикой фантазии Брюховецкого и Дорошенко.
Ромодановский разыграл какие-то выборы, доставив титул гетмана Многогрешному; совет казаков, собранный в Глухове, послушно высказался за поддержку воевод, и вновь утвержденный в качестве управителя киевской митрополии и заменивший собою Мефодия, заточенного в монастырь, Баранович, притворившись удовлетворенным и готовым к услугам, рассыпался в новых изъявлениях своей признательности. Вскоре ему пришлось доказать ее на деле. Многогрешный, хотя и находясь под бдительным надзором Адамовича, в свою очередь стал прислушиваться к предложениям Дорошенко и Тухальского. Когда его люди отказались следовать за ним в ночь на 13 марта 1692 года, гетман был сослан, благодаря государственному перевороту, в оковах, сначала в Москву, а оттуда в Сибирь. Он уступил свое место другой московской креатуре, Ивану Самойловичу, но власть последнего была уже значительно ограничена.
То был, собственно говоря, конец гетманства в том смысле, какой ему придавал Богдан Хмельницкий, и Барановичу стоило такого труда от него отказаться, что он не противостоял искушенно завязать сношения с Дорошенко. Москва тоже этому не противилась, так как ей всегда улыбалось держать Польшу в затруднительном положении. Во время этих переговоров управитель киевской митрополии и правительство, которому он якобы служил, преследовали совершенно различные цели. Сам Дорошенко выказывал себя расположенным к заключению трактата, так как Москва лишила его места на левой стороне, а Польша поставила ему на правой стороне соперника, Хаменко, – «схватить Украйну можно было таким образом только за хвост», по картинному выражению хрониста. Он между тем требовал выполнения гадячских условий, что исключало всякую возможность соглашения. Так как Польшу захватила в это время огромная турецкая армии, то Ромодановский, благодаря маневрам того же самого Дорошенки, выдвинул план соединения обоих берегов под московскою властью. Андрусовский трактат заставлял Москву помогать Польше против турок. Она выполнит эту задачу, заняв для поляков ту самую часть Украйны, которую те не были в состоянии защищать сами!
В апреле 1674 года это стало фактом. С помощью турок и татар Дорошенко один некоторое время защищался в Чигирине, но в октябре 1676 года, получив ложные сведения о состоявшемся будто бы соглашении между московитами и поляками, он решил перейти на сторону более сильного, сложить знаки своей власти и присягнуть сыну Алексея, Феодору, который только что (10.02.1676 года) наследовал своему отцу. Доставленный в Москву, он получил имение в Ярополче, в Волоколамском уезде Московской губернии, и жил там в неизвестности до 1698 года. Адамович и Баранович оставались чужды этому событию. Новый «гетман обоих берегов» Самойлович был против вмешательства клира в политику. Он добился устранения прелата, возбудив против него подозрения, приказал сослать попа в Сибирь, представив в дурном свете его интриги, и приготовил то подчинение Киевской митрополии московскому патриархату, которого так боялись определенные сторонники московского правительства в этой стране и которое было наконец завершено в 1685 году. Таким образом осуществилось религиозное объединение «всех частей русского государства», и, захватив твердою рукою левый берег Днепра, Москва совершила большой шаг на пути политического объединения. Но способ, которым она достигла этого, грозил скомпрометировать этот результат. Благоприятствуя предприятиям Турции против Польши, она дала возможность их общему врагу стать твердою ногою в Украйне, которая, несмотря на блестящий титул, данный Самойловичу, оставалась на деле разделенной на две части. Более того, ее продолжали оспаривать турки, поляки, казаки и московиты, и западная часть страны была временно отдана в жертву, всецело подвергнута действию разрушительных сил, которые надолго еще продолжали свое дело уничтожения. Для этого периода украинской истории предание сохранило зловещее слово, которое и должно служить заглавием для заключительной главы моего рассказа.
