благодаря этому какофония еще более усиливалась привычкою виртуозов этого рода тянуть голос на определенных слогах и прибавлять гласные к концу слова. Это называлось «хомовым пением», от окончания «хом», обращенного в «хомо». Таким образом, пели «Христосо» вместо «Христос», «Спасо» вместо «Спас».
Такая система исключала для присутствующих всякую возможность участия в службе и даже какую-либо сосредоточенность. Но не в этом было дело. К такому шуму и гаму при чтении молитв и пении их присоединялся в святом месте и общий гул от происходящих в то же время разговоров. Сюда же примешивались и другие звуки: по церкви бегали дети, играя непринужденно, расхаживали сборщики с кружками, кривлялись в судорогах идиоты, сопровождая свои конвульсии пронзительными криками, ругались нищие, «ханжи, босые и с длинными волосами» охали во всю мочь. При этом прихожане обменивались руганью, возбуждая громкий смех окружающих, часто тут же происходили драки.
Частые посетители Москвы, восточные монахи и прелаты постоянно осуждали подобную непристойность. Но между тем до середины семнадцатого века никто не обращал внимания на их замечания. Они не были авторитетны еще по другим причинам.
2. Греческий клир в Москве
Почти неизменно все эти иностранцы являлись попрошайками. Прогнанные со своих епископских мест или с их игуменств турками, они надеялись получить в Москве почести и доходы, которые были бы равны потерянным. Особенно они стали подозрительны здесь своею критикою аскетических привычек, которыми Третий Рим производил еще более неблагоприятное впечатление на их восточную изнеженность. Отличаясь, по-видимому, лично исключительно душевной чистотою, сам Павел Алепский стремился подражать в этом отношении своим соотечественникам. Его особенно раздражали строгость постов, которые ему пришлось разделять со своими московскими хозяевами, и необходимость воздерживаться в их среде от курения опиума. Но характерные черты большинства из его соотечественников еще больше дискредитировали их.
Прибыв в Москву в 1649 году вместе с Паисием, уже известным нам иерусалимским патриархом, монах, доктор богословия Арсений был принят с распростертыми объятиями. Он изучал философию и медицину в западных школах, в Риме, Венеции и в Падуе и – качество еще более редкое, – он знал славянский язык. Его оставили в Москве, в качестве профессора риторики. Но Паисий, при возвращении своем в Иерусалим, не успел еще перейти границу, как послал донос на своего товарища: Арсений, мол, негодяй и вдвойне ренегат, принявший обряд обрезания в Константинополе и приверженец унии в Риме. И его поспешили отправить в Соловки, закованным в цепи.
Противник Никона, Лигарид, был однажды обвинен подобным же образом. Священник, впавший в раскол и общепризнанный взяточник, лишенный своего места митрополита в Газе и отлученный от церкви, он также подвергся доносу, использовав предварительно то положение, которого он достиг раньше в Москве, чтобы заняться делом, близким к мошенничеству. Но, выступая обвинителями против дурных своих подданных, сами иерусалимские патриархи очень плохо зарекомендовали себя пред своими московскими единоверцами. Они знали, предметом каких искательств были восточные престолы; среди конкурентов, оспаривавших между собою милость визирей с помощью взяток и низких интриг, не останавливавшихся часто перед преступлением, лишь бы победить соперника, а затем победители вознаграждали себя за издержки и труды торговлею духовными должностями, продавая их с публичного торга.
Знания этих иностранцев тоже подлежали сомнению. Из какого источника они могли его черпать теперь? Лишенные благодаря турецкому владычеству большинства своих древних школ, они были вынуждены пользоваться западными, и если даже, как это сделали Арсений или Лигарид, они и не пошли в своей вере на преступный компромисс с латинизмом или протестантством, могли ли они поручиться, что она все-таки не подпала некоторым образом под влияние их нечистого прикосновения? Чего стоила, наконец, сокровищница священной литературы, которой они так гордились? Их древние рукописи? Они были большею частью уничтожены при взятии Константинополя! Их новые сочинения? Они выходили из венецианских или римских типографий, контролируемых иезуитами! Разве не в том именно состояло назначение Третьего Рима, чтобы хранить нерушимо, ввиду всех этих заблуждений и порчи нравов, запас святых истин, незыблемость доктрин и правильность ритуала?
Национальная гордость опиралась некоторое время не без удовлетворения на эти соображения, в которых нашел себе приложение консервативный инстинкт, так могущественно действующий в малоразвитой среде.
Между тем действовали и внешние влияния. Критический дух, пробужденный ими, делал свое дело. В идеализированной таким образом чистоте местных преданий он указал им несомненные недостатки, были констатированы, наконец, и болезненные наросты. Он показал настоятельную необходимость множества исправлений, восстановлений, реформ, обращенных, собственно говоря, на довольно незначительные детали, но здесь они не казались таковыми. Путь был ложный. Нужно было найти другой. Но как? Каким образом? С середины шестнадцатого века сделаны были попытки в этом направлении, без какого-либо плана и довольно случайные. В следующем веке они продолжались с теми же греками как руководителями, за неимением лучших. Продолжая относиться к ним подозрительно, все же прибегали к их знаниям и шли наудачу.
Собор 1618 года осуждает и думает уничтожить дело, казавшееся безупречным год спустя, в ожидании, что новая перемена мнений даст ему
