Аввакум часто говорит о Троице совершенно не божественного происхождения. Этим именем он называет трех женщин, игравших важную роль внутри зарождавшейся коммуны. Он называет эту троицу также и святою, блаженною и мученическою» или символизирует их в трех драгоценных камнях: в яхонте, в изумруде и в яшме. Это были Федосья Морозова, урожденная Соковнина, ее сестра княжна Евдокия Урусова и жена одного стрелецкого полковника Мария Данилова. Все они подпали под влияние некоей Маланьи, монахини того Вознесенского монастыря, где Аввакум пользовался одно время влиянием, это была таинственная личность, о которой до нас не дошли точные сведения.
Выйдя замуж в семнадцать лет и овдовев в тридцать, боярыня Морозова познакомилась с Аввакумом двумя годами позже, по его возвращении из Сибири, и, уже вся преданная строгому соблюдению религиозных обрядов, при громадной религиозной экзальтации, она была одной из самых горячих сторонниц «апостола». Морозовы были очень близки к трону. Зять царя, брат мужа Федосьи Прокопьевны, Борис Иванович покрывал свою семью блеском этого союза и престижем совершенно исключительного положения. Высокопоставленные при дворе, обладая значительным состоянием, ее родители имели самое завидное положение, но Федосья Прокопьевна никогда им не пользовалась.
Удаленная от общественной жизни, московская женщина не имела, вне религии и нравственности, другой сферы, где бы она могла эволюционировать, проявить какую-либо деятельность. Домострой заключал ее в круг, откуда должно было ее вывести лишь новаторское течение семнадцатого века, проломив стену древней традиции. Но было неизбежно, что и она растерялась на пороге нового мира, который призывал ее, и что эмансипация сначала смутила, а затем установила против нее печальные затворы мрачных покоев.
Федосья Прокопьевна была убежденной сектанткой и горячей сторонницей аскетической жизни. После молитв и благочестивых чтений с самого раннего утра, она посвящала долгое время пунктуальному исполнению своих обязанностей хозяйки дома. Внимательно относясь как к нуждам, так и к проступкам своей многочисленной челяди или своих крестьян, она прибегала по отношению к ним к правам патриархальной юрисдикции, «наказывая одних палками», по свидетельству Аввакума, «побуждая других добротою и любовью к исполнению воли Божией». Остаток своего времени она посвящала благотворительности. Она пряла, ткала полотно и шила рубахи, раздавая их нищим на улицах Москвы. Тайком, сопровождаемая верною служанкою, она посещала по ночам тюрьмы и госпитали и распределяла помощь и натурою и деньгами.
Большая часть ее имущества оказалась поглощенною такою благотворительностью. Она разделила остаток его между огромною толпою своих гостей обоего пола, собравшихся в ее дворце, больных, увечных и идиотов, среди которых находилось два юродивых, Феодор и Киприан, призванные сыграть известную роль в истории раскола. Федосья Прокопьевна ела вместе с ними из одной чаши. Она уделяла свои заботы всем, сама обмывала раны некоторых из них и кормила их из своих рук.
Она носила власяницу, проводила часть ночи в молитвах и даже отказалась добавлять мед в свой квас. Аввакум во время пребывания в Москве, и позже, переписываясь с ней из Пустозерска, обсуждал наклонности молодой женщины. «У нас тут иногда не бывает воды, а мы между тем живем, – писал он ей, – почему же вы, хотя и боярыня, лучше нас? Бог раскинул одно небо над нашими головами». Это, однако, не мешало ему быть очень чувствительным к щедрой денежной помощи, которую боярыня оказывала его семье. Не переставая прославлять по этому поводу щедрость благотворительницы, он все- таки не воздерживался от грубостей, напоминая ей при случае, что «у бабы волос долог, да ум короток». Он был по-своему ловкач.
При таком образе жизни Федосья Прокопьевна мало-помалу была вынуждена порвать все дружеские связи и даже родство. Княгиня Урусова избежала такой немилости, но лишь после того, как последовала примеру сестры. Та же не могла простить двоюродному брату Михаилу Ртищеву снисходительного отзыва о Никоне. Желая сбить ее с намеченного пути, он указал на интересы ее единственного сына, карьеру которого она рисковала загубить.
– Я больше люблю Христа, чем моего сына, – ответила она.
Когда ее сын вырос, она в 1671 году тайно постриглась в монахини под именем Феодоры и перестала управлять своим домом. Эта тайна не могла долго сохраняться. Через год, когда Алексей праздновал свой брак с Наталией Нарышкиной, боярыня Морозова отказалась принять участие в празднествах, и внимание государя было направлено на маленькую группу женщин, где до сих пор свободно производилось исповедание и распространение идей раскола. Долго сдерживаемая гроза наконец разразилась. Князь Петр Урусов, не зная о том, что и его жена состоит в опальной общине, сообщил ей, что Федосья Прокопьевна будет арестована. Княгиня попросила позволения пойти проститься с сестрой и уже более ее не покидала. Обеих арестовали ночью, увезли в подземную тюрьму, потом разделили. Во время перехода из одной тюрьмы в другую, минуя царский дворец и думая, что Алексей смотрит на нее, Федосья Прокопьевна подняла с усилием руку, отягощенную цепями, и осенила себя двуперстным крестом.
Сестры около года жили в разных монастырях, и хотя их строго охраняли, находили средство видеться друг с другом. Более или менее преданные расколу, сторожа и монахини ухитрялись не выполнять приказов своих начальников. Некоторые священники из их лагеря даже посещали арестованных, и, по легенде, даже сам Алексей часто ездил в монастырь, где жила в заключении княгиня Урусова. Подолгу простаивая под окнами ее кельи, он жалел, что не знает, действительно ли она страдает за правду.
Из всех своих богатств боярыня Морозова не сохранила ровно ничего. Все было конфисковано. Сын ее умер от горя. Она же была крепка духом. новгородский митрополит Питирим, назначенный недавно патриархом, льстил себя надеждой, что направит ее на праведный путь.
– Вы не знаете, что это за женщина, – сказал ему Алексей. – Впрочем, попытайтесь!
