Патриарх попытался красноречиво убедить Федосью исповедаться и причаститься.
– Мне некому это сделать.
– В Москве достаточно священников!
– Ни одного хорошего!
– Я вас сам исповедаю…
– Вы ничем не отличаетесь от других, у вас тиара римского папы.
Надев священные одежды, Питирим велел принести святое миро, служившее для исцеления людей, одержимых безумием. Боярыню Морозову пришлось внести в комнату патриарха. Она говорила, что не в состоянии держаться на ногах. Но она притворялась, потому что не хотела предстать перед никонианцами. В 1667 году во время Собора, судившего его, Аввакум тоже сделал вид, что хочет лечь. Вдруг Крутицкий митрополит в качестве ассистента патриарха подошел к ней с жезлом, смоченным в священном масле, и хотел снять с нее головной убор. Федосья Прокопьевна закричала:
– Не трогайте меня! Вы погубите бедную грешницу!
Она так сильно отбивалась, что, согласившись с царем и пылая от гнева, Питирим велел выгнать «бешеную». По словам Аввакума, стрельцы, караулившие несчастную, выполняя приказание и вытащили ее во двор за цепь, висевшую у нее на шее, «да так, что она пересчитала головою все ступени лестницы».
В свою очередь княгиня Урусова подверглась той же пытке, но, сорвав покрывало с головы, что считалось в то время бесстыдством, закричала:
– Что вы делаете, бессовестные люди! Разве не видите, что я женщина?
На следующую ночь обе сестры, как и Мария Данилова, были подвергнуты допросу в присутствии князей Ивана Воротынского, Якова Одоевского и дьяка думы Иллариона Иванова. Их раздели до пояса, вздернули на дыбу и пытали огнем, но они не проявили ни малейшей слабости. С вывихнутыми суставами, со сплошными ранами на спинах, они находились три часа на снегу, не обратившись, по свидетельству Аввакума, ни с одной жалобой к своим мучителям.
Алексей был смущен, патриарх высказался за применение закона, и монахиня Маланья объявила несчастным, что они будут непременно сожжены. Но не так легко было применить к Морозовой такое наказание! Бояре взволновались, и Печерский монастырь, где была заключена Федосья Прокопьевна, стал предметом тревожных манифестаций. Перед его воротами ежедневно происходили бурные собрания. Сестра царя, особенно нежно любимая им, Ирина, упрекала Алексея в жестокости, припоминала ему заслуги Бориса Морозова, в котором он видел второго отца. Судя по легенде, Алексей еще раз пытался перейти к увещаниям. Один стрелецкий капитан получил приказ предложить Федосье только поднять руку с тремя сложенными пальцами, обещая ей, что в таком случае царь пришлет ей свою собственную карету с великолепными лошадьми и свитою из бояр для возвращения домой.
– У меня были великолепные экипажи, – возразила она, – и я о них не сожалею. Велите меня сжечь: это единственная честь, которой я не испытала и которую сумею оценить.
Этот эпизод кажется сомнительным, по крайней мере, в подробностях. Государь, без всякого сомнения, послал бы для выполнения поручения более достойного посредника. Но Федосья не была сожжена. Ее отправили в Боровск вместе с обеими подругами. Три эти женщины там жили изолированно в тюрьмах, вырытых в земле, в землянках и, так как они упорно держались своего, то им давали с каждым днем все меньше пищи. Страдания их возбудили общую симпатию, а в недрах раскола Аввакум деятельно восхвалял их достоинства. Сравнивая их теперь со «стоглазыми херувимами», с «шестикрылыми серафимами» и еще с Афанасием Александрийским и св. Григорием, он почти дошел до их обоготворения. Особенно Федосья возбуждала в нем удивление и страстное поклонение. Уделяя ей особое место в «единстве божественной троицы», назвав ее благословенной среди всех женщин, он сравнивал ее с Христом и примешивал к этим крайним гиперболам более простые слова, исходившие из глубины его сердца.
«Милый друг, живы ли вы еще или вас сожгли, или задушили? Я ничего не знаю, я ничего не слышу! Жива ли она? Или она мертва?»
Он иногда начинал упрекать ее, когда она, как ему казалось, спускалась с высот, куда он хотел ее возвести. Разве она не должна была быть самою совершенною между всеми? Но в то же время он писал ее товаркам: она ангел, а вы только бабы.
Евдокия Урусова умерла в октябре 1675 года, а ее сестра месяцем позже. Один современник описал в трогательной форме последние минуты «святой», упоминая о величайшей просьбе, с которой она обратилась к своим стражам, прося их снять тайно и вымыть единственную рубашку, которая была на ней, так как она желала в чистом виде явиться перед лицом Господа.
Такие примеры со всеми теми трогательными и страстными чертами, которые были им приданы легендой, дали расколу импульс, которого не могли уже остановить никакие меры строгости. Казалось, что первые века христианства ожили в истории новых исповедников истинной веры. Бунт нескольких фанатиков обряда принял характер большого народного движения, предназначенного действительно распространиться с неудержимою силою.
