— Ну, — Йормунганд замялся, — Элоди ничего себе, да и дочь князя, но…
Гарриетт хмыкнул. Все-таки Йормунганд еще молод, напомнил он себе. Голова забита не тем. Будь он на десять-пятнадцать лет старше, для Элоди все обернулось бы куда трагичнее.
— Я не осуждаю, — сказал Гарриетт, — но от связи с ней ты бы мог кое-что выиграть. Жениться.
— Головы лишиться.
— Только не такой прохвост как ты. Говорят, твой отец ни одной юбки не пропускал.
— Я. Не. Мой. Отец.
— Знаю, знаю. Только, как говориться, не легче. Что ты теперь делать будешь?
— Делать? — Йормунганд удивленно поднял бровь, — Ничего. Что я должен делать? Игнорировать ее притязания.
Гарриетт рассмеялся, он смеялся добрые две минуты, сотрясаясь в плечах и прикрывая рот кулаком.
— Что? — Йормунганда веселье Гарриетта вовсе не заразило.
— Тебе надо уехать на время, — сказал Гарриетт, отсмеявшись.
— Какого?.. Ты хоть представляешь, сколько у меня работы? Я для этого нанимался к Эдегору? Чтобы опять мотаться от деревни к деревне? Тебя такая жизнь устраивает, но не меня. Я странствиями наелся до отвала, по самое горлышко хватило. Месить дорожную грязь, жрать всякую погань по постоялым дворам, слушать пьяных дебилов, что вечно лезут во всяком дворе. Что, уже не смешно?
Гарриетт смотрел на Йормунганда со смесью удивления и жалости. Йормунганд выкинул старый дорожный плащ. Тот потерял глубокий синий цвет, став безжизненно-серым. Теперь молодой человек носил шелковые рубашки и бархатные кафтаны. Он не скупился на тонкую отделку по специальному заказу — множество змей переплетались в дивном ирмунсульском узоре по подолу и рукавам. Йормунганд вновь начал разговаривать властно со слугами, делая послабления лишь Ругеру, но и то, больше от осознания его в своей собственности.
Йормунганд снова превращался из бродяги в сына Ангаборды, сына Лодура, наследника Ирмунсуля.
Гарриетт вздохнул. Рано или поздно новый стеклянный замок Йормунганда рухнет. И лучше, чтобы скоро, пока он, Гарриетт, рядом.
— Элоди так этого не оставит, — сказал Гарриетт. — Она унизилась перед всеми. Эдегор этого так не оставит и, что важнее, Раннвейг постарается вытянуть из произошедшего все возможное. Элоди выдадут замуж, а тебя… либо сошлют, либо отравят.
Йормунганд ухмыльнулся.
— Отравят? Меня? Я автор практически всех ядов, что есть в округе. Не смогут и не посмеют.
— Кроме печеной картошки с тунцом, — сказал Гарриетт. — К этой отраве ты непричастен.
Йормунганд дернул уголком губ.
— Да, кроме вот этого блюда. Кухарка тут справляется без меня.
— Я слышал, еще один человек умер, — сказал Гарриетт.
— Помощник псаря, — сказал Йормунганд, понизив голос, — еще говорят, что остатки картошки по ошибке выкинули свиньям, и они все издохли.
Гарриетт ахнул.
Они оба помолчали, отдавая должное способностям кухарки.
— Слушай, а есть вероятность, что ты все-таки ответишь взаимностью Элоди?
— Нет.
— Если тебя смущает ее внешность или возраст…
— Еще в нашу первую встречу, — сказал Йормунганд, — когда впервые ее увидел поодаль Эдегора, я подумал, что она Дочерь. Что одна из них все же нагнала меня и пришла по мою душу.
— Разве ты и Ванадис?..
— Слухи не врут, но и не говорят правду. Когда я бежал, Ванадис преследовала меня в снах, Дочери преследовали наяву. И Элоди, какой бы она ни была, для меня сродни им. Я не могу, не могу даже смотреть на нее. Не смогу прикоснуться к ней. Со временем, возможно, это пройдет. Да пройдет, но для меня она женщина не больше, чем узорчатые ворота в сад.
И Йормунганд кивнул на ворота, что тускло блестели темным металлом в тени листвы.
— А симпатичные ворота, — сказал Гарриетт.
Йормунганд ткнул его кулаком в плечо.
— Если тебя не знать, то можно счесть твою холодность за благородство, — сказал Гарриетт. — Ты и в самом деле не похож на своего отца. Пожалуй, ты даже больше эгоист, чем он.
Развязка наступила быстрее, чем Гарриетт предполагал. Карающая длань Эдегора накрыла и его. Как и в день, когда он отстаивал Йормунганда перед князем, он вновь оказался преклоненным, на этот раз перед княжеской четой. Валонхейм и Элоди не присутствовали. Гарриетт догадывался, что при новой
