Идею о том, что на втором поколении природа отдыхает, выдумали избалованные дети, не захотевшие трудиться так же добросовестно, как их родители. Младшая дочь – Наталья Данииловна Вайсфельд – одна из самых молодых докторов физико-математических наук и заведующих кафедрами нашего национального университета имени Мечникова (с точки зрения нас, учившихся в ВУЗе в 1970-е годы – единственного университета Одессы). Имя же Марии Галиной хорошо известно тем, кто следит за современной литературой. Дружа с ней, мы не можем быть объективны, поэтому ограничимся статистикой: шесть сборников стихов, 15 – художественной прозы, семь – нехудожественной (как сейчас говорят – «нон-фикшн»), 25 литературных наград и премий. Мария очень хотела пойти по нормальному пути таких писателей, как Чехов, Вересаев, Арканов и Горин – то есть поступить в МЕДин. Не удалось – то ли в приёмной комиссии был какой-то недоброжелатель её семьи, уже тогда весьма заметной в одесской медицинской среде, то ли сработала общесоветская установка: строже экзаменовать детей интеллигенции – то ли по классовым соображениям, то ли для компенсации стартового преимущества людей, с детства пребывающих в условиях, способствующих развитию[301]. Пришлось становиться биологом, защищать диссертацию, работать в Норвегии[302], чтобы пополнить ряды московских литераторов, сформировавшихся в Одессе (и, как правило, известных за пределами малой родины куда больше, чем на ней).
Ещё две микроостановки. Бюст бравого военного на доме № 19 – бюст генерала от инфантерии Лидерса (за институтом курортологии незаметно начинается Лидерсовский бульвар, но на Белинского мы ещё вернёмся). Про Лидерса мы уже рассказывали[303], как и про то, что в доме № 17[304] родился лейтенант Шмидт. Так что чисто технически Остап Бендер мог быть его сыном – он заканчивал частную гимназию Илиади в Одессе[305].
Мы свернули в переулок Веры Инбер, как и обещали в главе 5. Типографию её отца реорганизовали в один из цехов Одесской книжной фабрики. Владимир был в нём во время «производственного ориентирования», как называли тематические экскурсии старшеклассников – было очень интересно. Перестройку Книжная фабрика – как и большинство одесских предприятий – не пережила. Теперь на её месте очередная «элитоэтажка».
Поворот налево – мы на Черноморской улице. Перефразируя «Горе от ума», скажем: «Оползень способствовал ей много к украшенью» – после него осталась только чётная сторона, обращённая к мору. Из окон вид на море, нормальный для любого приморского города – кроме, как мы не раз говорили, Одессы до недавней застройки береговой части высотками.
Дом № 10 – административное здание Одесского центра стандартизации и метрологии. Особняк не так прост, как кажется: снаружи он выглядит двухэтажным, но реально в нём и рабочий цокольный этаж и чердак, так что фактически это четырёхэтажное здание. Практически аналог Белого дома в Вашингтоне, где, правда, кроме цокольного этажа и четвёртого, скрытого высокой балюстрадой, есть ещё два подземных этажа. К тому же в Белом доме три лифта, в маленьком здании центра метрологии – всего один.
Дом № 8 украшает мраморная доска с надписью «
Началось с того, что когда улица (ей сейчас вернули историческое название Черноморская), называлась в честь Николая Артуровича Гефта[306], на цокольном этаже одного из домов метровыми буквами было написано «Улица Паустовского». И даже то, что именем Паустовского назвали улицу в спальном районе «посёлок Котовского», где в одной стандартной девятиэтажке жило больше людей с адресом «улица Паустовского», чем на всей улице Гефта, не изменило положения: именно эту улицу «в народе» продолжали называть улицей Паустовского.
Одесситы видят в Паустовском пример гипнотического действия, оказываемого нашим городом на творческих людей. Наверное, это – причина культа Паустовского в нашем городе. Музей, созданный общественностью; первый памятник писателю – в виде сфинкса в Саду скульптур Одесского литературного музея; упомянутая надпись «Улица Паустовского» – всё это как бы говорит: «Если даже этого писателя, такого далёкого по темпераменту и по литературному стилю от Одессы и её знаменитых литераторов, «пронял» наш город, то мы живём в удивительном месте».
Паустовского «проходили» в школе. Наверное, это был приговор: кто во взрослой жизни возвращается к писателю, включённому в школьную программу? Описание Мещерского края Паустовским порождало невыносимую скуку, не больше энтузиазма вызывала повесть «Кара-Бугаз» про одноимённый залив Каспийского моря, хотя именно эта повесть выдвинула Паустовского в первые ряды советских писателей в начале 1930-х годов. При этом фильм 1935-го года, снятый по ней Александром Ефимовичем Разумным (режиссёром «Лейтенанта Шмидта» – см. гл. 4), не был выпущен в прокат. Впрочем, за эту неудачу режиссёра – вопреки расхожим легендам – не репрессировали: он снял не только фильм «Тимур и его команда» (1940), заложивший (вместе с повестью Аркадия Гайдара, конечно) основы тимуровского движения, но и первый литовский художественный фильм «Игнотас вернулся домой», заложивший основы блистательного литовского кинематографа эпохи СССР (с ним мог конкурировать – при всей несхожести – только грузинский кинематограф).
Вернёмся, однако к Паустовскому. В школе мы его изучали прилежно, как и положено «круглым» отличникам, но не любили. Вот и Дмитрий Быков признался, что любит его потому, что сам много времени проводил, как и Паустовский, на Оке. Должно быть, поэтому Быков не включил Паустовского в свой учебник «Советская литература». А ведь ходили разговоры, что в 1965-м, когда Паустовского (и Ахматову) выдвигали на Нобелевскую премию по
