— Где ж это такое? Не слыхать что-то по здешней стороне такой деревни. Кое же это место?
— А я не знаю.
Мужик обернулся к бабе лицом и в недоумении спросил:
— Ты сама-то чья?
— Я дальняя.
— Дальняя. Зачем же ты идешь?
— А вот… Девочка у меня тут отдана… В шпитонках. Повидать девочку-то бы мне.
— A-а! Да, да. Так ты деревню ту и не знаешь?
— То-то не знаю. И спросить-то как, тоже не знаю.
— Ну, так. Сама-то из Серпухова будешь?
— Из Москвы.
— Московская. Да. Тоже не ближний свет. Да, да, — в раздумье говорил мужик и еще немного погодя спросил:
— Велика девочка-то?
— Нет, махонькая.
— Ну, ничего, — сказал мужик. — Даст Бог, найдешь. Сиди! Ишь ноги-то у те!
Баба посмотрела на свои тощие, загорелые ноги, неподвижно вытянутые вперед, и прикрыла их платьем. Мужик задергал вожжами и замахал хворостиной. Лошадь побежала шибче, звонко стуча своими нековаными копытами по сухой дороге. Баба затряслась на мешке и молча посматривала по сторонам. Солнце между тем уже село, и в поле поднялся ветерок. Впереди показались избы; дорога завернула куда-то в сторону, пошла межами и совсем затерялась во ржи. Мужик, прислонившись к передку и свесив руку, задумчиво постегивал хворостиной придорожные травки и затянул было песню. Проехали так еще с версту.
— Как деревню-то сказывали тебе? — спросил он у бабы.
— Мм… Мокей… Мокеева…
— Ну, вот мы здесь спросим. Тут у меня приятель есть такой… А! Настоящий купец. Ну, только и ёрник[13] же!
Стали подъезжать к деревне. Дорога легла позади дворов, мимо гумен, потом пошла конопляниками и вывела в переулок, к кабаку. Деревня была плохенькая — домов двадцать. Некоторые только еще строились после пожара и стояли без крыш. От новых срубов пахло смолой и дымом. На улице народу совсем не было; только на краю деревни три девчонки сидели на завалинке и, поджав под себя ноги, визжали во всю мочь:
Мужик остановил лошадь у кабака и спросил:
— Ты станешь, что ли?
Баба замотала головой и ответила:
— Нет, я не стану. Я посижу.
— О? А то пойдем! Что ж? Ничего. Ведь озябнешь. Еще пять верст до ночлега.
— Нет, я не озябну.
— О? Ну так сиди же, смотри. Я сейчас.
Мужик вошел в кабак и, высунувшись из окна, крикнул бабе:
— А то огурчика? Вынести, что ль?
— Не стану.
— Солененького? А? Ты гляди, какие огурцы-то. Ну, не надо. Сиди, сиди!
К телеге подошла собака, понюхала у лошади хвост и ушла опять на завалинку.
В кабаке засветился огонь и видно было, как мужик вылил шкалик в стакан, выпил, утерся полою и, заговорив с целовальником, стал раздирать пальцами кусок вяленой рыбы. Видно было, как целовальник безымянным пальцем скостил что-то на счетах, поглядел сонными глазами на свечку, почесался
