и вылез из-за стойки. Наконец оба они вышли на крыльцо, и мужик сказал целовальнику:
— Глякась, какую я себе бабу везу.
— Да, баба ничего, — зевая, ответил целовальник.
— Гм!.. — сделал мужик, залезая в телегу. — А ты как об нас полагаешь? Ну, да ладно же. Прощай. Матри, коли што, так ты и тово, алибо што. С нашими тогда наказать можно. Гляди, не прозевай.
— На что зевать, — сказал целовальник, — с Богом!
Лошадь тронулась.
— Ах, постой, брат, постой! Какая тут такая вотчина есть Свербеева господина? Не слыхать? Ай Гордеева?
— Гордеева, — подтвердила баба.
Целовальник задумался.
— Не слыхал что-то. А тебе на что?
— Да вот молодке-то моей туда было нужно, беспременно нужно побывать. Девочка у нас с ней там есть. А то вот что, ну-кось, как тебя звать- то?
— Анисьей.
— Ну-кось, Анисья, покажи-кось ему, где у те там прописано. Он эти все дела разберет.
Баба полезла было за пазуху и задумалась.
— Что ж ты? — сказал ей мужик. — Да ты не бось, дура, он не отымет. О, глупая! Он только глянет одним глазком и все узнает. На что ему твоя записка?
Баба послушалась, развернула тряпочку, достала оттуда лоскуток бумаги и отдала его целовальнику. Целовальник вошел в избу, а мужик стал копаться в каком-то лукошке, приговаривая:
— Он разберет. Ишь завязал, теперь ни в свете не развяжешь. Разберет. Как не разобрать. Мужик вострый. Не развяжешь. А, мухи те ешь! Развязал. Эй! Как тебя? Анисья! На-ка, закуси! Неравно поесть захочешь, — сказал он, сунув бабе два кренделя. — Ребятенкам везу. Они у меня охотники смертные. Что ж ты?
— Я не хочу, — отозвалась баба.
— Ешь, дура, ничего.
— Я не хочу.
— Говорят: ешь, черт!
Баба взяла крендели, но не решилась есть.
Целовальник вышел на крыльцо.
— Ну, как дела? — спросил его мужик.
— Тут написано — Целибеево. Это Борки должны быть.
— Борки. Это за Шелепихой? Знаю. Ну, теперь найдем. Будь спокойна! — уверил он бабу. Она завернула опять бумажку в тряпицу.
В поле совсем почти смерилось. Проехав деревню, мужик вытащил из-под себя зипун и отдал бабе, говоря:
— Возьми укройся зипунишком-то, все тепле.
Баба сказала: «На что?» — однако оделась.
Немного погодя мужик обернулся к ней, посмотрел ей в лицо и спросил:
— И чего ж ты давеча, глупая, испужалась?
— Когда?
— Когда! А как встрелся-то я тебе?
Баба ничего не отвечала.
— И есть ты баба, — заключил мужик. — Глупый твой разум. Нешто мужик может обидеть? Эх, ты! — и еще немного погодя прибавил: — Вот девочку твою найдем.
— Дай-то Господи, — шепотом сказала баба.
— Где ж у те хозяин?
— Помер хозяин у меня, вот другой год пошел.
— Одна живешь?
— Одна. У купца в стряпухах живу.
— Кто ж тебе записку дал?
— Этот, писарь дал.
