Между разговорами Шилохвостов выпивал водку и по мере выпивки становился более и более разговорчив, шутил, острил, так что все бывшие в избе до слез хохотали.
Пообедавши, он поцеловал всех, поцеловал даже пришедшего на ту пору жениха хозяйской дочери, дал им рублевую бумажку; хозяйка было не брала, но принуждена была взять. Шилохвостова вышли все провожать, а около дома, удостоившегося принять купца, столпился народ.
— Прощайте, православные. Теперь догадались ли, кто я? — спросил вдруг Шилохвостов.
Жители деревни рты разинули.
— Видели: я крещеный?
— Крещеный.
— Так спасибо за угощение. Самого палача Шилохвостова угостили.
Жители ахнули, а Шилохвостов уехал, и долго хохотал над своей штукой.
Но эта штука наделала большой переполох в деревне. Суеверные крестьяне, имеющие много предрассудков, считающие палача бичом Божьим, напали на принявших его к себе. Те божились, что они не виноваты, что верно уж так Господь Бог пристроил, послал им такое наказание. Но, несмотря ни на какие уверения, крестьяне положительно рассорились с добрыми людьми и побожились не иметь с ними никаких дел. Мало этого, рассказали об этом случае в соседних деревнях, объявили в селе начальству, что они Никиту Петрована не хотят иметь в своей деревне; но начальство не вняло этой просьбе. Жених отказался от невесты на том основании, что она из поганого дома, а от парня, целовавшегося с палачом, бежала каждая девка, а общество наперло-таки — сдало его в солдаты… А семейство Петрована в конец разорилось.
В характере Шилохвостова долго ничего не замечалось выдающегося. Каждый день то он разговаривал с арестантами, то ходил по городу, навещал мать, разъезжал по другим городам, пил много водки, много спал — одним словом, жизнь была хорошая; но вдруг в нем начала проявляться меланхолия: стал он показываться на арестантский двор реже и реже, а если и выйдет, то сядет на землю в уголок и молчит; все деньги, полученные им от состоятельных родственников арестантов, он раздавал зря арестантам. Станут докучать ему расспросами и разговорами арестанты, он уйдет в свою комнату, ляжет и смотрит на одно место или строит из карт домик. Даже водку стал пить реже. При исполнении своей обязанности он сделался нерешителен и почти после каждого исполнения получал наказания.
— Жениться надо тебе! — говорил ему друг-приятель, казак.
— Кто за меня пойдет, друг любезный? А ты сам знаешь, гульную девку мне не надо — таких у меня в остроге много. А скучно мне так, что я, кажись бы, готов в воду.
— Полно: ты ведь немало доходов-то получаешь.
— Плевать мне на них! Я бы дорого дал тому, кто заменил бы меня. На воле я давно не живал… Э! Пропадай моя голова, — заканчивал Шилохвостов; и после такого заключения от него уже трудно было добиться слова.
Мать его умерла; после ее смерти он сделался еще задумчивее; его приятнейшей прогулкой было кладбище.
Живя с арестантами, имея рассуждение со всякими из них, он знал характер почти каждого, так же он знал и женские характеры. Конечно, к женщинам ему доступ был трудный, но он все-таки мог разговаривать с ними и даже имел интимные отношения с одной девицей, Машей, 18 лет, посаженной за кражу серебряных ложек на сумму свыше 40 рублей. Эта девица, впрочем, не сознавалась. Знал ли про его связь смотритель и заменявший эту должность квартальный надзиратель, только раз полицеймейстер и говорит ему:
— А что, Шилохвостов, не думаешь ли ты жениться? У меня для тебя благородная есть.
— Покорно благодарю.
— То-то. Ты нынче что-то устарел в своем ремесле. Смотри, отставим.
— А что, в. б-дие, ежели бы я точно задумал жениться, — можно?
— Попытайся.
— Да у меня в остроге есть такая, Марья Огорошина.
— А, это — что у купца деньги да серебро украла? Знаю, знаю.
— Точно так. Вот я и хочу уплатить деньги купцу и жениться на ней. А там дело пусть по-своему.
— Ну ладно, после поговорим.
Через месяц полицеймейстер объявил Шилохвостову, что Марью Огорошину скоро выпустят, потому что «купец, по случаю своих именин и твоего согласия жениться на ней, прощает ее. Жди разрешения».
Шилохвостов загулял, загулял и весь острог. Скоро Шилохвостов женился на Марье, жил с нею дружно два года в остроге и прижил даже с нею сына.
В первый год женитьбы он был очень весел, и начальство не могло даже нахвалиться на него, но на другой год к нему опять вернулась
