Все равно! Все равно, что с ней будет! Она боится! Боится того, кто ходит вокруг нее в темноте!
Она преодолела расстояние до выхода за считанные секунды. Вот он — осталось сделать один шаг. Тяжело дыша, Динка подняла руки и сразу же нащупала дверную ручку. Схватилась за нее и…
Зажегся свет.
Очень яркий — Динке пришлось зажмуриться; глазам на миг стало больно.
Динка медленно повернулась. Взгляд фиксировал окружающую обстановку: большое пустое помещение, похоже, подвальное; серые бетонные стены; потолок нереально высоко. В поле зрения оказалось темное пятно. Оно двигалось в ее сторону, и Динкины глаза, наконец привыкшие к свету, распахнулись широко–широко, до боли.
Зверь был бы похож на большую черную кошку, вроде пантеры, но голова выдавала в нем иномирного монстра: крупная, вытянутая, на очень толстой шее, с костными выростами по холке, пастью, нашпигованной несколькими рядами острых зубов, и беспорядочной россыпью глаз. Динка зачем–то подсчитала — их было восемь, круглых, налитых малахитовым сиянием.
Девочка едва дышала — этот зеленый мутный свет пугал ее до ледяного холода во внутренностях и одновременно затягивал, как омут.
Та частица Динкиного рассудка, которая любила всему давать названия, даже в тисках ужаса умудрилась окрестить зверя восьмиглазом.
Издав уже знакомый звук — помесь змеиного шипения с раскатом грома, — восьмиглаз приближался к Динке.
Ее зубы стучали, горло сжималось. Теперь ясно, почему, она не слышала в темноте его передвижений — кошки ступают бесшумно. Иномирные кошки — не исключение.
Выходит, все это время — все это немыслимо долгое время! — вокруг нее в темноте ходил иномирный монстр. И никого больше рядом не было: только маленькая девочка и восьмиглазая тварь из чужого мира. Динка умерла бы сразу, знай она об этом. От страха умерла бы.
Она лишь на миг сомкнула веки, чтобы моргнуть, а вместо восьмиглаза в ее сторону уже двигался человек. Он распрямился, будто только что стоял на четвереньках. Не замедлился при этом ни на секунду. Неестественно пластичный. По–кошачьему грациозный. Хищный взгляд, хищная улыбка, хищная походка. Зверь. Даже в человеческом облике — зверь.
Девочка знала о мутантах–оборотнях — о них даже передачи по местным телеканалам показывали. Они не превращались в животных, как в фильмах и книгах, — это были совсем другие оборотни. Ученые называли это явление иномирным парабиозом. Папа как–то объяснил Динке: парабиоз — это искусственное сращивание двух живых организмов.
Разумные миры — тогда, в День Апокалипсиса, — соединили некоторых людей с другими существами. В основном, с городскими кошками или собаками, которых вместе с людьми затянуло в цветные воронки. Но встречались те, кому особенно не повезло: чужие миры срастили их с иномирными тварями — такими, как восьмиглаз. Две разные сущности — одна жизнь. Никакого превращения. Человек и зверь попеременно прячутся друг в друге, никогда не показываясь вместе, но при этом являясь единым целым — не разделить.
Динке было сложно себе это представить, но разумные чужие миры вообще находились за пределами человеческого понимания, поэтому многое, из того что произошло и продолжало происходить в Старом Городе, люди постичь не могли.
Если бы Динка не была так напугана сейчас, она бы, наверное, задалась вопросом: каково это, делить свое существование с иномирным монстром?
Человек приближался. Мужчина. Взрослый. Черноволосый. Подстрижен очень коротко. В сознании Динки, которое бултыхалось в волнах страха, он был черной фигурой. Она даже не сразу сообразила, что дело в одежде — узкий черный свитер, черные джинсы. Только лицо с высоким лбом и кисти рук выделялись тремя светлыми пятнами.
Он остановился в метре от Динки. Девочка сползла по двери — то ли страх придавил к полу, то ли силы окончательно ее покинули.
— Эй, док! — крикнул кому–то. — Девчонка себя выдала с потрохами. Могу я усыпить своего зверя, а?
Он шагнул к Динке и присел возле нее на корточки. Протянув руку, погладил девочку по голове и улыбнулся. Его лицо было совсем близко, и Динка увидела, что глаза у него разноцветные: один зеленый, как малахит, а другой — черный, совсем как ее собственные глаза. Ласковым тоном, каким обычно успокаивают младенцев, он сказал:
— Восьмиглазый все время голоден, а здесь нечего есть — шмакодявка совсем. Кожа да кости. Вот подрастешь — тогда я дам тебе с ним поиграть. — Черноволосый ущипнул Динку за щеку и подмигнул: — Или наоборот — дам ему поиграть с тобой.
Динку трясло. Хотелось отбросить его руку, но тело словно парализовало.
— Малахия, — раздался голос из динамика, — оставь ее. Найдешь для своих игр кого–нибудь другого. Эта девочка ценный экземпляр.
— А кто тебе этот ценный экземпляр подал на блюдечке, а, док? — спросил Малахия, по–прежнему с улыбкой глядя на Динку. — Девчонка скрытничала до последнего. Если бы не мы с Восьмиглазым, она бы себя не выдала. Будь вежливым, скажи мне спасибо.
Какое–то время ему не отвечали. Тот, кого Малахия, называл «док», словно раздумывал. Наконец голос из динамика спокойно произнес:
— Спасибо, Малахия.
— Ну вот, другое дело, — удовлетворенно произнес хозяин восьмиглаза, поднимаясь с корточек. — Еще увидимся, шмакодявка.
