градуса – температура редкая для здешних прибрежных мест. В такой мороз каждый звук слышится отчетливо.
Невельской, откинув одеяло, вскочил и зажег свечу.
Последовал второй выстрел.
– Тревога? – приподнявшись на локте, с испугом спросила Екатерина Ивановна. Она опустила ноги на шкуру лося, служившую ковром. Сквозь сон, меживший веки, на лице ее являлось выражение силы и энергии, руки невольно протянулись к маленькой кроватке, где спал ребенок. Екатерина Ивановна в чепчике, ночном капоте. Она взяла заплакавшего младенца и прижала его к груди.
Невельской оделся, взял пистолет и вышел. Сквозь морозную мглу тускло светила половинка луны. На снегу виднелись черные силуэты людей и оленей.
– Почта, вышескородие! Антип приехал, – доложил боцман Козлов.
Боцман в полушубке и большой мохнатой шапке, почти скрывающей лицо. Тут же двое часовых с ружьями и тунгусы.
– Почему стреляли?
– Обознались, вашескородие! Мчатся вдруг из-за бугра без колокольцев. Да вон их сколько!
На этот раз тунгусы приехали втроем и оленей было больше.
– Шибко гнали, – говорил старый тунгус Антип. – День и ночь гнали! Война с турком!..
Боцман крякнул от удивления:
– Началось, значит!
– Война-а? – переспросил один из часовых.
Невельской повел нарочных в дом.
– Слышишь, Катя, Антип приехал, – сказал он, приоткрывая дверь спальни. – Привез важные известия. Война с Турцией началась. Сейчас прочту, что Николай Николаевич пишет.
Антип скинул шубу на пол, задрал меховую рубаху и отстегнул кожаную сумку, висящую на груди. Сын его, рослый, румяный детина, разговаривал с боцманом.
Невельской открыл сумку и вынул пакеты. Он велел боцману отвести тунгусов в избу для приезжающих, дать по чарке водки, накормить и выдать табаку.
Когда все ушли, боковая дверь приоткрылась.
– Можно к тебе? – спросила Екатерина Ивановна.
На дворе февраль. За зиму это первая почта. Она ждала ее с нетерпением.
– Зайди, мой друг. Да мы тут выстудили, оденься потеплее.
Она вернулась, накинула шаль и снова вышла. Из-за плеча мужа смотрела на бумагу. По телу ее пробежала нервная дрожь.
– Какой подлец Кашеваров! – сказал Геннадий Иванович. – Пишет, что на наше с тобой имя пришли в Аян письма из Петербурга. Под предлогом, что не смеет получить сам, шлет повестки, чтобы мы расписались и прислали доверенность на его имя. Носит же земля таких бюрократов. Вот единственное письмо тебе от Саши.
– Что же, в самом деле война? – нервно поводя плечами, но несколько успокаиваясь, спросила Катя.
– Послушай, что пишет Николай Николаевич.
– Из Парижа?
– Нет, из Петербурга.
– Так он вернулся?
Муравьевы лето и осень отдыхали во Франции у родственников Екатерины Николаевны.
– От двадцать шестого октября… Он тут мне упреки и укоры делает: «Вы неуместно писали мелочные и необдуманные бумаги в главное правление… Не увлекайтесь огромными своими предприятиями, которые исполнены быть не могут и к существу дела не ведут».
– Что ты скажешь, ангел мой! Я у тебя и мелочен, и в то же время с пустыми огромными предположениями. Это южные гавани, значит, по его мнению, пустые предположения и не могут быть нами заняты!
«А постарайтесь только приготовить лес для размещения трехсот человек, которые к вам в течение июля должны прибыть».
Дай бог, если это так! Но вот…
«Затем обращаюсь к политическим делам. Объявлена война с Турцией. Англия и Франция заключили союз и вступаются за турок. Со дня на день здесь ожидается разрыв с этими державами и всеевропейская война».
Опять пропуская какие-то служебные подробности, Невельской прочел дальше:
– «Война уж началась на Дунае, и первыми были в бою канонерские лодки и отличились».
Губернатор писал, что и на восточных берегах теперь надо быть в готовности и привести все в порядок, что союзники явятся и туда, что англичане уже
