В одном из лондонских журналов Муравьев прочел отрывки из книги Хилля. Почувствовалось, что Хилль как бы понимает величие России и ее народа. Ни одной насмешки над русскими, с искренним уважением описан Муравьев. Но Хилль подчеркнул, что канцлер России Нессельроде депешу с приказанием губернатору Восточной Сибири оказывать Хиллю всяческое содействие прислал не самому губернатору, а ему, английскому путешественнику, на почту, в Иркутск.
И очень метко сказано об офицерах в Охотске; это он о болтуне Лярском, и Поклонском, и Гаврилове, Григорьеве, но не называл фамилий. Что строят фантастические планы, а сами пьют, и что вряд ли русские разовьются, если будут так пьянствовать.
Метко! Муравьев сам это знал и разогнал давно эту компанию.
Как оказалось, Хилль уже прочитал в Лондоне публичную лекцию о Восточной Сибири.
Муравьев решил встретиться с Хиллем, тем более тот в свое время говорил, что рад был бы видеть его у себя в Лондоне. Конечно, Хилль о своих намерениях не проболтается. Он будет продолжать выдавать себя за писателя и исследователя, но Муравьев недаром держал под своим наблюдением полтораста важнейших государственных преступников. У него выработалась особая наблюдательность. «С Бестужевыми и Трубецким справляюсь прекрасно, другом их и покровителем считаюсь! Неужто с англичанином сплохую? Эти декабристы опасней любого из них!» – рассуждал он.
В штатском платье, легкий, сытый, оживленный, радующийся встрече, Муравьев явился к Хиллю. Вообще Николай Николаевич чувствовал себя в Лондоне как рыба в воде.
У Хилля великолепный особняк с застекленными террасами. В комнатах масса мелких китайских безделушек и больших деревянных резных фигур. Множество цветов и в саду, и в горшках. Некоторым цветам Муравьев и названия не знал. Это какие-то редкие экземпляры, вывезенные из экзотических стран.
Муравьев пожаловался, что покидает пост губернатора Восточной Сибири, что очень огорчен ходом дел, ничего не удается осуществить. «Не посрамлю графа Льва Алексеевича Перовского – моего наставника и учителя. С декабристами я революционер, а со шпионами и сам…» – думал Муравьев, глядя, как Хилль, кажется, принимает все его жалобы и очень осторожные намеки на недовольство русским правительством за чистую монету.
Желая расположить к себе Хилля, Муравьев как бы в припадке дружеской откровенности выболтал ему один-другой незначащие секреты о Сибири.
Но Хилль сам собаку съел на таких делах. Однако, когда Муравьев сказал, что дело с Камчаткой не движется ни на йоту, что все планы по этой части остались пустыми декларациями, выражение надменности и самодовольства прорвалось на сытом и светлом лице Хилля. Он словно хотел сказать: «О вы, русские! Зачем вам досталась такая большая и прекрасная страна!»
«Смотри, смотри, – думал Муравьев, – цыплят по осени считают!»
Хилль не очень доверял Муравьеву. Он слыхал, да и сам убедился, что это хитрый человек, и держал с ним ухо востро. Да Муравьев и не надеялся выведать у него какие-нибудь секреты. Он лишь старался уловить общий дух времени, взгляды англичан, знающих проблемы Восточной Сибири. У Муравьева были свои понятия о том, как надо узнавать намерения врага. Иногда достаточно просто поговорить о посторонних предметах, чтобы о многом догадаться. У Муравьева уже складывался в голове доклад о поездке в Англию, который представит он государю. Со всей энергией отдохнувшего в Европе человека, вооружившегося тысячами фактов, которых никто в России не знает и знать не хочет, он толкнет на основании лондонских разговоров амурское дело вперед. Да, у нас знают, что надо сведения о России привозить из-за границы! И эти сведения ценят в тысячу раз больше. Скажи это же самое свой русский – грош цена. А чуть только заикнется иностранец – сразу спохватятся. Право, стоит свое мнение выдавать за иностранное.
Прибыв в Петербург, Муравьев начал энергично действовать. Он был принят великим князем Константином, а потом и наследником. Он излагал сыновьям царя все свои соображения о великом будущем России на востоке, просил содействия амурскому делу, благодарил за оказанное покровительство и поддержку на прошлых комитетах по этому вопросу и этими осторожными похвалами заложил своей рукой, как он полагал, краеугольный камень. Муравьев дал понять и Александру и Константину, что уйдет в отставку, если ему не разрешат занять Амур. И он много говорил об Англии и англичанах.
Муравьев долго был в Петербурге, ездил, хлопотал, докладывал. Целыми днями его наемная карета была наготове. Географическое общество и глава его, двоюродный брат Муравьева – Михаил Николаевич, просили у правительства отправить экспедицию по Амуру. Великий князь Константин надеялся, что со временем у России будет на Тихом океане мощный флот, он видел себя его создателем. Для этого надо занять удобную гавань. Муравьев говорил – все готово, войска обучены, суда построены. Уезжая за границу, он представил об этом государю и великим князьям подробные записки.
Кстати подоспел рапорт Невельского, тот исполнил высочайшее повеление и занял Сахалин. И описал это так картинно и ярко, что нельзя не согласиться с занятием Анивы. Доклад через наследника пошел государю. Николай прочитал доклад Невельского с большим удовольствием и написал на нем своей рукой: «Весьма любопытно!»
«Невельской мне помог!» – думал Муравьев.
Государь принял Муравьева и долго говорил с ним.
– Так это все наше? – спросил Николай, показывая на карту побережий Тихого океана.
– Да, это все наше, ваше величество. Но все ожидает росчерка вашего пера.
После того как Муравьев посидел на заседаниях палаты общин и послушал, как там костерят самых высших лиц империи, он осмелел еще больше, но не
