– Вот так японцы! Да это, господа, то же самое, что в любом из европейских портов! – воскликнул молодой инженер Зарубин.
Римский-Корсаков подумал, что это уж очень походило на готовность общаться с европейскими нациями. Кажется, наши представления о японцах и Японии не совсем верны. Он пожалел, что смотрел на палку, когда лодка подходила, а не заметил выражения лица у того, кто письмо подавал. Он читал вопросы дальше: «Нет ли спасенных от крушения японцев?» Это уж совсем замечательно. А говорят, они не принимают своих, спасенных иностранцами.
За фрегатом плыли японские шлюпки с медно-красными гребцами. За шхуной – тоже…
Ветер менялся. Эскадра лавировала, не входя в бухту. Путятин честно следовал своему плану – ничего не делать без согласия японских властей.
Под вечер к фрегату подошла большая лодка. С «Паллады» просигналили: «Прибыл чиновник с разрешением от губернатора войти в бухту».
Фрегат пошел вперед под всеми лиселями, там вызвали наверх музыкантов. Их трубы ярко сверкали в лучах склонившегося солнца. Оркестр грянул «Боже, царя храни».
На юте фрегата стоял адмирал, окруженный множеством своих офицеров.
На шхуне тихо. Машина не работает, идут под парусами.
– Посмотрите, господа, на острове нижняя батарея поставлена с соображением и со знанием дела, – заметил Римский-Корсаков, обращаясь к своим офицерам. – Она обстреляет суда на подходе – вдоль, а на проходе – поперек!
– На каждой по шести орудий! – заметил Чихачев.
– Несколько медных, тяжелого калибра, на корабельных станках, – отходя от острова, не отрываясь от подзорной трубы, говорил Воин Андреевич.
Эскадра прошла узость и острова, вошла в бухту среди гор. Суда отдали якоря.
– Воображаю, как адмирал торжествует, – говорил Римский-Корсаков, – получил чуть ли не приглашение от японцев – войти к ним в бухту! Явная победа!
Кругом масса японских лодок с живописными фигурами в ярких и серых одеждах, с голыми гребцами. Возвышенности берега отлично обработаны, как укрыты листьями зеленой бумаги разных оттенков, дальше – масса Садов… На обвалах берега почва красноватая, видно, глинистая. «Мы в Японии, она кругом нас, со всех сторон, явилась вдруг!»
«Вход в Нагасакский рейд легок, ибо нет нигде скрытых опасностей и везде берег приглуб, – наскоро записал в своем дневнике Римский-Корсаков, собираясь на фрегат. – Так что можно входить без особенных стараний о пеленгах и курсах, держа карту в руках, как бы гуляя по городу с планом».
Воин Андреевич отправился с рапортом на «Палладу», там множество японцев. Одних угощают, другие ходят по фрегату и все рассматривают.
Один рослый горбоносый японец шел и называл пушки:
– Карронада! Еще карронада!
«И не ошибется!» – подумал Воин Андреевич[2].
На другой день с раннего утра он со шхуны рассматривал цветущие берега, цепи лодок, перегородивших бухту, и батареи.
День прошел без толку. Японцы приезжали на фрегат, уезжали, опять являлись.
На третий день Воина Андреевича вызвали на фрегат. Туда явились чиновники от губернатора. Посьет вел переговоры с ними. Римский-Корсаков оказался нужен «для свиты».
Слушая переговоры, он сразу почувствовал, что японцы ведут дело ловко, никакого желания отвечать толком и по существу дела не имеют и что, несмотря на вежливость, готовы сопротивляться.
Посьет попросил прислать зелени и живности. Один из чиновников, вдыхая в себя воздух и кланяясь, ответил, что сначала надо решить дело о том письме, которое привезено из России для императора Японии.
– Но зачем же одно письмо, – сказал он, – везли на четырех судах?
«Срезал Посьета!» – подумал Римский-Корсаков.
День за днем приходилось ему являться на фрегат и присутствовать при переговорах.
«Сижу без дела! Японцы и на берег нас не пускают. Долго ли все это продлится? А Чихачев бесится, говорит, что промедление смерти подобно».
В кают-компании за столом офицеры острили. Поговаривали, что японцы не считаются с нашей вежливостью, что англичане, верно, действовали бы решительней, в таком случае и американцы не станут церемониться. Адмирал говорил:
– Терпение, терпение и терпение, господа! Пусть японцы увидят разницу!
Но и его раздражала уклончивость и медлительность японцев, и он, как и его помощники, советовал Гончарову описать все их церемонии и увертки.
Гончарова самого выводила из себя политика японцев. Он заранее знал, что так должно быть, но часто раздражался как против них, так и против адмирала, который вел дело под стать японцам.
«У японцев нет, видно, буржуазии, все чиновничество, и все омертвляется от этого. Неинтересно в Японии пока что. Вельможи их смешны!»
Капитана потребовали к адмиралу.
